Черный против черных. ловкость и скорость, против силы, и наглости. Готовый умереть но не опозорить дядю Ваню, и валяющегося сейчас в мед капсуле Лукьяна. Готовый, ни когда больше не увидеть синего неба, и яркого солнца, но не отдать снова, этим гадам наших девчонок.

   Я сам не осознавал, в тот момент, что именно в то, решающее мгновение, снял блокировку со своих рефлексов, которые раньше всегда мешали, выходить в истинный, боевой режим берсерка. До сего дня, я наученный, в своей школе, что жизнь человека безценна, напротяжении, всех моих даже самых крутых схваток с противником, не осознавая того, сдерживался. От чего, видно и заложенные, в подкорку дядей Ваней, уроки, давали не такой ошеломляюще, убойный результат какой я видел у нашего сенсея. Уж он то знал как отключать подобные блоки.

   И в первые же секунды схватки, когда я одним ударом сломал руку ближайшеиу из горил, а вторым отправил в нокаут другого, я понял, вот оно, то о чем говорил когда то Олег. Ты царь и владыка, этих несчастных! Ты можеш их убить! Можеш покалечить! А можеш просто милостиво выключить их на день, два, или на сколько угодно! Ты можеш парить над ними! И жалить их оттуда совершенно, исключительно выверенными движеними, от которых не возможно найти спасения, От которых не возможно найти защиты!

   В пять секунд, вся четверка, валялась в разных позах, на полу, а из коридора, уже набегала следующая, а за ней другая, и еще и еще. И вот тут, я перестал соображать что со мной происходит. Меня буд-то раскрутили на центрифуге,и выбросили куда-то, в бездонную пропасть. Я падал, падал, в бесконечность, пока наконец не очнулся заваленный чьими то телами, ощущая невыносимую, безумную боль во всем теле.

   Что было дальше, я помню очень смутно. кажеться меня принесли в какую-то комнату, дальше кто-то раздевал меня, и какие-то очень знакомые и родные руки, обтирали меня чем-то влажным. Все тело горело, и казалось, миллионы раскаленных игл, вонзаются в каждый мой нерв, в каждую клетку, в сам мозг, в сам разум. И это ощющение, безумной, рвущей на части боли, было последним, что осталось у меня от той сумашедшей ночи.

   28.

   Уже пятую ночь, я почти не спал. Едва сомкнув глаза, и казалось только, коснувшись того сладостного ощущения полета, тут же, словно какой-то сторожевой программой, пробуждался в чутком ожидании, очередной пакости. Здесь на седьмом, неподзаконном уровне, вопреки всему, были свои, и весьма суровые законы. И любой из живущих на всех четырех этажах этого уровня, прекрасно был знаком с ними, ибо, последствия, к которым приводило незнание здешних правил, были настолько печальны, что поражали даже привычных ко всему , сторожил.

   Я уже который день ожидал появления, неких, граждан сего уровня, которые пообещали, разобраться с новеньким, который с первого же дня, не вписался в месный быт, и опять-таки по месным меркам, уже был практически мертв.

   И поэтому, как я не пытался,спокойно поспать с тех пор, мне так и не удавалось.

   Когда за моей спиной, с отвратительным лязгом, и скрежетом, захлопнулась решотка переходного тамбура, И я остался один, по среди ночи, в полутемном, ужасно грязном коридоре, , я подумал, что вот здесь, в этих заплеванных пластиковых переходах, и пройдет остаток моей жизни.

   Меня привели в этот сектор, седьмого уровня, около двух ночи, так как, днем, было опасно открывать решетки тамбура, пришлось бы в очередной раз, по словам ребят патрульных, наваливать горы парализаторами. Да и встречали бы меня совсем по другому. Так что постояв, в растерянности, по среди пустынного, уходящего в темную даль коридора, прижимая к животу свой серый чемоданчик, я не спеша, побрел в поисках свободного кубрика, или Жм.

   Найдя в самом дальнем закутке, этого сектора, не занятый, убогенький модуль, и включив свет, стараясь не шуметь, выгреб из него с центнер все возможного мусора, который пришлось тащить в больших, пластиковых мешках, на другой конец бесконечного коридора, где находился утилизатор. И в конце концов, уже почти под утро, пыльный, и грязный, уставший от тяжолых дум, завалился спать на отвратный мешок, набитый непонятно чем, и именующийся здесь, лиш по какому то недоразумению матрасом.

   А утром меня разбудили, вежливым пинком под ребра, и еще толком не очнувшись, на одних рефлексах,я положил мордой в пол троих местных гопников, которые так вот решили поприветствовать новенького, что бы пожелать ему доброго утра.

   А когда голова моя все же прояснилась, я вспомнил, о чем говорил мне Олег, один из патрульных провожавших меня сюда. Этот добрый малый, сильно переживал за меня, и все клялся, что зделает все возможное, для меня в этом казенном месте. И еще он просил, сразу не бить никому морду, потому что по незнанию, мол, я могу обидеть серьезных людей.

   И вот, теперь глядя как на полу передо мной, корчятся и мычат, трое местных упырей, в серых балахонах, и услышав какое-то невнятное бормотание: Шеф, прости! Ошибочка вышла! Не так зашли! Прости шеф!

   Я подумал, что как раз так и сделал. Обидел важного чела, одетого, чуть иначе, маленького, круглово парня, который и бормотал осторожно кося себе за спину.

   Я позволив им подняться, помог одному из здоровенных шкафоподобных громил, встать на ноги, а то, он болезный, никак, не мог после моей мельницы, сообразить где он и что с ним. И когда наконец эта троица встала передо мной, я смог как следует разглядеть их. Слева, потерая ушибленное плечо, глядел на меня мутным, злым глазом, огроменный, метра два ростом, и чуть не столько же в плечах, черноволосый, лохматый, барбос, по виду которого я сразу понял, мясо, тупой исполнитель. Справа, упираясь обеими лопатообразными ладонями, в мой стол, и кривясь от боли, громко сопел еще один такой же горилоид, только, шевелюра у этого была светло рыжая, да глядел он как-то испуганно, по детски что ли. Типа злой дяденька бьется тут чего то.

   Ну а вот тот самый, вежливо бормочущий, извенения, коротышка, был, совершенно другого разлива овощ. На меня из под густых, нависших бровей, глядели, острые как скальпели, глубоко посаженные, черные глазки. круглый, наголо бритый череп, ломаный, в трех местах как минимум нос, и здоровенное пузо, какого я здесь еще никогда не видел. Вот от чего, он показался мне кругленьким как мячик. Вот этот круглый, и начал первым разговор. Продолжая сверлить меня своими буравчиками, он произнес чуть пришепетывая:

   - Привет новенький! как-то ты не очень вежливо принимаеш здешнее начальство!

   Я слегка помедлив, и не приняв наезда, ответил, как можно равнодушнее:

   - Ну простите ребята! Как приветили, так я и ответил! Нельзя так вот со сна портить человеку настроение! А то можно и вообще шлепанцы потерять!

   Физиономия коротышки, при этих моих словах, скривилась так буд-то он сьел сразу кило лимонов:

   - Ты чего! Угрожаеш?

   - Нет! Дом упаси! Просто бывает после таких пробуждений голова просыпается позже рук! Так что за последствия трудно ручаться! Объяснил я этому круглому парню.

   Он не много пораскинув мозгами, не насмехаюсь ли я над ним, и прийдя к своим каким-то выводам, широко улыбнувшись, щербатой улыбкой, протянул руку:

   - Качан! Так меня здесь кличут! А это Жова! И Медвед! Мои помошники! Так мы, это, мы как бы познакомится зашли! Люська Мокруха, с утра прискакала, говорит ночью подкинули тебя к нам! Ну, я как ответственное лицо, и заглянул к вам в сектор, а тут, такой прием!

   Я молча слушал этого малого, и понимал, что сейчас вот меня начнут, как это на зоне бывает, пресовать, типа брать на слабо. Поэтому, пожав круглую, как и весь Качан, ну действительно, качан капустный, упругую ладонь, и представившись, я стал ждать продолжение спектакля. И он не замедлил себя ждать. Коротыш, как-то грустно оглядел своих тушкохранителей, и почесав затылок, спросил:

   - Ну! И чем за моральный ущерб платить будеш!?