Повторное пробуждение, было ни чуть не лучше первого, однако, в этот раз, рядом со мной, ни кого не оказалось. Я лежал по среди огромной, совершенно пустой комнаты, видно одного из технических секторов, и вновь ощущал себя словно, насаженным на вертел, над плазменной горелкой. Внутренности мои жгло страшным, всепожирающим огнем, а рук и ног, я по прежнему абсолютно не чувствовал. Лиш диким усилием, заставив свои глаза чуть скосить в сторону, я убедился, что по крайней мере, руки мои на месте, а не ощущаю я их, потому что, получил в упор, настроенным на минимум, лучем стандартного диструктора, при котором,как я знал из занятий с Назаром, противник не рассыпается сразу в труху, как на максимуме, а остается на всю жизнь калекой, у которого, все внутренности всмятку, а спинной мозг, закоротило напрочь. так что, если такого пострадавшего в течении нескольких часов не поместить в регенератор, можно считать его песенку спетой.

   И вот, когда я пытаясь обратиться к своему сознанию, или еще чему то там, что запускало, мои эти выкрутасы со временем, и когда от натуги, от сильнейшего напряжения, пробудить уснувшый, почему-то, механизм, я ощутил как из носа потекло что-то горячее и соленое, распахнулась пластиковая дверь, и в мое узилище, вошли человек пять, по разному одетых здоровяков.

   И когда в одном из них я узнал Бармалея Али, который был мне едва по плечо, понял, что огромными они кажутся мне, потому что я гляжу на них валяясь как тряпичная кукла на полу.

   В голове моей, шумело уже не так сильно, и слова Али, обращенные к своим подчиненным я расслышал довольно отчетливо. А когда через какое-то время до меня дошол их смысл, мне сразу, резко поплохело.

   Началось все с того, что двое дюжих парней ухватив меня за руки, подтащили к ближайшей стене, и подняв меня прислонили к ней,после чего, третий, странно одетый в нелепую, цветастую футболку, и шорты, амбал, подошол ко мне, держа в руках какой-то знакомый пистолет. Я честно говоря, до последнего надеялся, что все это, просто такой способ воздействия на задержанного, однако, оказалось, Али шутить не собирался, и меня сейчас ждут веселые минуты.

   Так что, когда этот пляжный мачо, в веселеньких шортах, достав откуда-то, первый, здоровенный такой, гвоздь саморез, и легко, словно собирал табуретку , вкрутил мне его в запястье и дальше в стену, я так заорал, что меня наверное, услышали во всем доме и во всем парке.

   Но этот монтажник, легко орудуя, невесть откуда взявшимся здесь шурупокрутом, прикрутил и вторую мою руку прижатую к стене, а когда отпустившие меня шагнули в стороны, и я повис на этих болтах, как кусок мяса, ноги меня не держали совершенно, ему показалось что конструкция получилась не совсем устойчивая. Поэтому, он дав знак что бы меня вновь приподняли, спокойно, словно в кусок деревяшки, вкрутил мне еще по саморезу, в бицепсы, так что я уже охрипший от криков, снова завопил на весь дом. Боль была такой, буд-то меня пропускали через мясорубку, казалось, эти винты входят мне прямо в мозг, наворачивая как нитку на катушку, все мои рскаленные от боли нервы. Особенно трудно было сдержаться, когда эти дранные железяки, со страшным хрустом прогрызали кости. Я очень хотел отключиться тогда, что бы не чувствовать всего этого, но как назло, сознание не желало покидать меня, так, словно, хотело по подробнее запомнить все что делали со мной эти милые блюстители законности.

   Интересно, а какой закон, сейчас они так акуратно выполняют? В тот момент, когда меня наконец оставили болтаться на этих железках, я неожиданно ощутил некое, не вполне понятное, чуство полеты и эфории. Так что кажеться и боль, эта страшная, всепожирающая боль, неожиданно стала, моим лучшим другом, любимой девушкой, матерью, ласкающей свое дитя.

   Я думал, в тот миг, что умираю, поэтому улыбнувшись, кровавыми губами, своим мучителям, произнес, сипящим шопотом:

   - Столько возни! И ради чего! Можно было проще!

   И тут стоявшего в метре от меня Али, словно прорвало:

   - Ах ты сын блудной ослицы! Ты хочеш проще!? Да я тебя месяц здесь продержу, а затем, ты будеш умолять меня, что бы я вкрутил тебе такую же штуку в сердце! Ты будеш кровью под себя ходить! Но мед кибер, которого я подключу, не даст тебе умереть. К тому же, он запрограмирован, на постоянное сохранение сознания! Так что бы ты все! Все прочувствовал от начала и до конца! Так что, проще не будет! Не будет проще! Кто знает меня, тот слышал, как Али умеет наказывать непокорных! А ты! Грязная свинья! Посмел оскорбить меня! При моих нукерах! Поэтому я буду говорить с тобой при твоих девушках! И махнув кому то за спиной, повелел: - Резо! Приведи-ка этих шалав! После с ними позабавитесь!

   И вот, дверь открылась, и в комнату ввели, троих совершенно обнаженных и босых девушек, в одной из которых я сразу узнал мою Сьюзи. А когда их поставили у стены напротив, я узнал и других двух, это были те самые зеленые, что пытались привести Сьюзи в чувства, там, в камере.

   девчонки глядели на меня совершенно дикими, сумашедшими глазами, от чего я понял, они слегка не всебе, они до смерти напуганы, и находяться в неком пограничном состоянии, где все вокруг, кажеться лиш очередным диким кошмаром, созданным утомленной психикой. Их била крупная дрожь, и стоя у стены, прикрываясь руками, они с ужасом глядя на меня, ожидали продолжения кошмара, и это продолжение не заставило себя долго ждать.

   Когда то давно, еще в той, такой далекой жизни, я учился в классе с одним, довольно-таки непростым парнем по имени Рамзан. Этот парень, переехал к нам в город, когда ему было уже двенадцать, и появившись в нашем классе сперва, произвел впечатление, весьма не призентабельное. Он был истинным сыном гор, и походивший вначале на маленького, загнанного в угол волченка, через пару лет, превратился в настоящего, горного волка. Такой же смелый, открытый, и преданный стае. Я не раз, по школьным делам бывал у него дома, и отлично был знаком и с его родителями, и с младшей сестрой, темноглазой, и пугливой Наной. Мы не раз с Рамзаном отбивали атаки сверстников, которые в битве стенка на стенку, бывало пытались доказать чей класс в школе самый крутой, и кто должен будет считаться у нас королевским классом, а кто будет рабами. И стоя порой, плечем к плечу с этим рослым малым, я знал, кто кто, а Рамзан не подведет. Лешка Рыжий, тот сразу деру даст, как запахнет жаренным, а этот черноглазый крепыш, будет стоять до последнего.

   Но когда мы с ним бывало сорились, и по дурости несли всякую чушь, этот совсем еще юный тогда приверженец традиций предков, сказал мне как-то, после очередной перебранки:

   - Алекс, я все прощу тебе, но если ты хотя бы раз скажеш что-нибудь о моей матери, как это заведено у вас, у русских, мне прийдется тебя убить!

   И такая решительность была в его черных, как антрацыт, блестящих глазах, такая уверенность, что я понял, это его предостережение, не простой пацанский треп, а самое настоящее, единственное в таком роде предупреждение.

   И хотя я знал, что это запрещенный прием, однако, давать целый месяц в распоряжение Али я не собирался. Если этот бармалей, в той своей жизни был тем за кого себя выдавал, все можно было закончить сразу и без мучений. Поэтому, собравшись с силами, я как мог громко, сорванными связками, просипел в лицо этому гаду, такую фразу, от которой Черного Али аж повело в сторону.

   И когда в глазах этого горячего сына далеких ныне гор, появился все разгорающийся огонь неудержимой, сотрясающей все его естество ярости, я понял: Вот и все! Лиш бы сработало! Лиш бы только сработало!

   А когда, утративший ,окончательно над собой контроль, Али, выхватил откуда-то здоровенный, блеснувший в свете ярких ламп кинжал, я попытался инстинктивно отшатнуться. Однако тело мое, было абсолютно неподвижно, поэтому, он, прошипев что-то на своем языке, медленно, словно восне, отведя руку, вонзил мне его, прямо в живот, куда-то ниже желудка. Я ощутил, как холодная сталь, разрезая мою плоть, царапнув позвоночник, с мерзким хрустом, глубоко вошла в стену за мной. И последнее что я запомнил, это страшные, черные глаза надвинувшиеся на меня, словно ворота ада, и сумашедший, оглушительный визг девчонок.