Желая посвятить свою жизнь Богу, отец Софроний поступает в только что открывшийся в Париже институт св. Сергия. Но учебная программа не удовлетворяет его. Он находит, что на занятиях говорят не столько о самом Боге, сколько, так сказать, вокруг да около. До конца жизни отец Софроний сохранил критическое отношение к академическому богословию. По его мнению, богословская наука полезна и необходима для Церкви на ее исторических путях, но отнюдь не для личного спасения и истинного богопознания. Он объясняет свою точку зрения так: «Она (богословская наука) дает лишь интеллектуальное знание, но не ведет к действительному восхождению в сферу Божественного Бытия». Для отца Софрония, верного ученика св. Силуана, «христианство» – не доктрина, а жизнь; богословие – не упражнение интеллекта, а «состояние существа, вдохновленного божественной благодатью»; познание – не отвлеченное знание, а «обретенный в существовании опыт общения с Богом». Таким образом, утверждается примат экзистенциального опыта, не исключающий, однако, сущностной необходимости твердого догматического сознания. Как пишет отец Софроний, «условием праведной жизни являются правильные понятия о Христе и Святой Троице. И наоборот: малейшее отклонение от истины в нашей внутренней жизни извращает догматическую перспективу».

В 1925 г. отец Софроний отправляется на Афон и становится монахом русского монастыря св. Пантелеймона. Для него монашество, по выражению Федора Студита, которого он любил цитировать, – «третья благодать». Это небесная жизнь на земле, духовное сердце Церкви. Очень скоро отец Софроний получает благодать непрерывной молитвы – «дар Божий, связанный с другим даром – покаянием». Исполненный молитвой и преображенный ею, он сам становится молитвой – молитвой ходатайства. Для него монах – это икона Богоматери; тот, кто молится за весь мир; тот, кто обрел царственное и пророческое священство Мелхиседека – универсальное, доступное всем христианам, превышающее в духовном отношении иерархическое священство по чину Ааронову.

На Афоне отец Софроний пережил также утрату благодати. Человек, отмеченный «законом греха», не в состоянии «сохранить дар Божественной любви» в его полноте. Рано или поздно он становится жертвой своих страстей и чувствует, что осязаемое присутствие Святого

Духа оставляет его. Ибо достаточно самой малости – проскользнувшего движения гордости, усладительного обращения сознания на самого себя, – чтобы сердце закрылось и ум подернулся мраком. Падение иногда настолько сильно, что человека охватывает уныние – духовная болезнь, которую отец Софроний определяет как «отсутствие заботы о спасении». В соответствии с обретенной ранее благодатью, богооставленность может переживаться как настоящий ад. Тоска, печаль, боль, близки к тому, что познал Христос в Гефсиманском саду и на Голгофе. Чтобы вновь обрести благодать, то есть преобразить наше существо, очистив его от страстей, нужна аскеза, внутренняя брань. «Процесс тотального кенозиса», выражающий наше желание следовать Христу, уподобиться Ему более совершенным образом. «Любовь Христова – блаженство, с которым не сравнится ничто в мире, – пишет отец Софроний. – Но в то же время любить Христовой любовью означает испить Его чашу. Любовь к Богу кенотична. Он заповедал нам любить Его вплоть до ненависти к себе».

Безвозмездный дар благодати, богооставленность и – вновь обретение благодати. Для отца Софрония духовная жизнь всегда содержит в себе это тройное движение. Сам он стремился жить одновременно «и мрак смерти, и надежду на спасающего нас Бога». Это колебание между адом и светом, это парадоксальное состояние, когда душа то возносится к небу, то срывается в сумрачные долины ада, отмечает весь долгий путь «хождения по мукам» отца Софрония и станет одним из ключей к его духовному опыту.

Однако извлечь пользу из этого жгучего опыта отец

Софроний сумел не ранее того момента, когда в 1930 г. произошло важнейшее событие его жизни: встреча с блаженным старцем Силуаном. О. Софроний, утонченный и страстно увлеченный метафизикой интеллектуал, сразу же склонился перед этим простым и почти необразованным человеком, крестьянином по происхождению. Старец Силуан, достигший высочайшей степени любви к врагам и вплотную приблизившийся к бесстрастию, познал самые крайние духовные состояния: безнадежность своего грядущего вечного осуждения, за которым последовало потрясающее явление Христа в ослепительном Свете. В 1903 г., когда Эйнштейн возвестил научную революцию XX столетия созданием своей теории относительности, святой человек услышал от Христа слово спасения, обращенное к нашему времени: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся».

Для отца Софрония этот призыв к постоянному самоосуждению – наиболее совершенное выражение пути кенозиса Христова, самая прямая и надежная дорога к совершенству. Именно через уничижение самих себя, как недостойных Бога, через самоосуждение на вечные муки ада мы сумеем уничтожить в себе всякую страсть, сделать свое сердце смиренным и свободным для приятия божественной любви. Ибо, как говорит отец Софроний, в соответствии с учением старца Силуана, «одно дело – аскетическое смирение, и другое – смирение Христово». Первое, относительное смирение состоит в том, чтобы считать себя «худшими из всех»; оно есть плод жестокой борьбы с помыслами. Второе, абсолютное смирение – это «признак Божественной Любви, дающейся без меры»; оно есть действие в нас Святого

Духа, когда мы живем всего Адама, все человечество, как самих себя.

Старец Силуан почил в Господе 24 сентября 1938 года. Следующей весной о. Софроний отправляется в одну из пещер Карулии, в самое сердце афонской «пустыни», чтобы начать отшельническую жизнь. Цель о. Софрония состояла в том, чтобы подвергнуть испытанию верность своей любви к Отцу, углубить познание божественных реальностей, даже более того: чтобы довести покаяние и истощание до предела. Там, в уединении, он познал мгновения чистой молитвы. Лицом к лицу с Богом. Без отвлекающих образов и помыслов. В совершенном единении ума и даже тела – с сердцем. Он познал духовное погружение в беспредельную, светоносную и безымянную бесконечность божественной вечности, лежащей по ту сторону границ пространства и времени. Но – очередной парадокс! – в то самое мгновение, когда он «ощущал присутствие Живого Бога вплоть до забвения мира», молитва расширяла его сердце и сознание до пределов космоса. Он слышит эхо войны даже в глубине пещеры. По ночам крики страждущего человечества пронзают ему сердце. Как и старец Силуан, он молится за весь мир, за всего Адама, с теми же слезами, с какими молится за себя. В этом слезном даре Божием он видит отсвет молитвы Христовой в Гефсиманском саду, когда «душа Его скорбела смертельно» и «был пот Его, как капли крови, падающие на землю» (Мф. 26, 38; Лк. 22, 44). Теперь отец Софроний осознает глубинный смысл слов Христа: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Эта заповедь, полагает он, не столько указывает на меру должной любви, сколько раскрывает онтологическую общность человеческого рода, разрушенную грехом и подлежащую восстановлению любовью и в любви. Любить Христовой любовью – значит включить в свое личное существование жизнь всего человечества; это значит взять на себя все зло мира как свое собственное зло.

«Молиться за людей – значит свою кровь проливать», – говорил св. Силуан. Но такая молитва совершается не сама собой. Будучи даром Святого Духа, она требует совершенного покаяния. Эта молитва, сущностно необходимая ввиду своей спасительной силы, в то же время поражена бессилием. Ибо, как говорит отец Софроний, «ничто и никто не может лишить человека свободы поддаться злу, предпочесть мрак свету. Люди сами создают свой ад». И наихудший ад, наитягчайший грех – это война. Что может христианин против этого проклятия? Сегодня, когда от Ирландии до Кавказа через земли бывшей Югославии и Ближнего Востока фанатизм всех видов – религиозный, националистический, этнический – заливает кровью издревле христианскую землю, более чем когда-либо надлежит помнить о двойном провозвестии св. Силуана и отца Софрония. Во-первых, о провозвестии универсальности воплощенного Слова Божиего: «Я не знаю греческого, русского, английского или арабского Христа, – говорит отец Софроний. – Христос для меня – это все. В тот самый момент, когда мы ограничиваем Личность Христа, низводя его, например, до уровня национальности, мы теряем все и погружаемся во тьму». Во-вторых, надлежит помнить о заповеди любви к врагам. Для отца Софрония она представляет собой не больше и не меньше чем краеугольный камень Евангелия. Единственное средство против всех зол. Последний непреходящий критерий истинной веры, подлинного общения с Богом, истины в Церкви. Кто имеет силу любить врагов, тот знает Христа в духе и истине. Кто же, напротив, не имеет такой силы, тот все еще остается пленником смерти, тот еще не «православный», то есть еще не знает «Бога таким, каков Он есть».