А это не так-то просто. Планировать с большой высоты легче: есть время рассчитать, а с такой — надо
особое искусство. Но техник тут же вновь раскручивает пропеллер. Смушкевич опять взлетает и опять
повторяет все сначала. И так несколько раз.
— А теперь я полетаю с кем-нибудь из вас, — обращается Смушкевич к обступившим его молодым
летчикам. — Вам это надо уметь. Вдруг мотор откажет или подобьют... Надо ко всему быть готовым. Ну, кто первый?..
Первым вызвался худощавый светловолосый паренек. Комбриг хорошо знал его. Ему было всего
девятнадцать — самый юный в бригаде.
— Что ж, Коля, давай попробуем...
Было раннее утро. Полупрозрачная дымка, обычная в этих местах в такие часы, закрывала землю. До нее
оставалось метров сто пятьдесят, когда комбриг крикнул в переговорную трубку: «Мотор отказал...»
— Понял, — ответил летчик, и сразу же исчез мерный, успокаивающий рокот мотора.
Отойти и сесть на ближнем краю поля нельзя. Поздно. Да и навстречу взлетают самолеты. За аэродромом
— река. Посадить машину можно лишь в зоне отметок. Вот в такие моменты и проверяется воля летчика, его умение подчинить машину себе.
Падает высота. Стремительно приближается вынырнувшая из-под туманного покрывала земля...
Попробуй узнай, о чем думает летчик, когда видишь перед собой его затянутую в кожаную тужурку
спину. Волнуется он или спокоен?
На это даст ответ посадка. Если будет посадка.
Самолет мягко, словно ему именно сюда и надо [26] было, выкатился на край обрыва и остановился.
Впереди поблескивала река.
— Ну вот и все, — сказал летчик, будто и не было у него никакого страха и не от волнения покрылось
капельками пота лицо.
— В самом деле все получилось просто, — так же спокойно ответил Смушкевич, но прежде, чем пожать
летчику руку, старательно вытер о комбинезон вдруг взмокшую ладонь. — Молодец! Будешь летать!
Может, он был даже слишком рискованным, озорным в небе, этот молодой комбриг. Таким был на земле, таким оставался и в небе.
Уже не первый месяц в бригаде шло упорное соревнование между эскадрильями. Эскадрилья Медянского
пока была на первом месте, обогнав всех по технике пилотирования. Но сегодня ей предстояла
решающая встреча на ночных полетах с эскадрильей Б. Туржанского.
И для тех и для других это — новое дело. Летать ночью стали недавно. Правда, витебцы раньше других, но все равно опыта маловато.
В стороне блеснули фары автомобиля, и только по ним летчики догадываются: приехал комбриг. Не в его
правилах вмешиваться в распоряжения командира эскадрильи, и, чтобы не смущать его своим
присутствием, он располагается в стороне.
Присев на подножку своего «газика», он беседует с пилотами. Вскоре вокруг него образуется плотный
оживленный кружок. Говорили, что, когда Смушкевич на аэродроме, шума моторов не слышно: его
заглушают взрывы смеха возле машины комбрига.
Слушая веселые шутки, вглядываясь в лица, Смушкевич ловил себя на том, что, наверное, многое отдал
бы за то, чтобы знать, как сложится жизнь каждого из них дальше. [27]
Вот того, например, только что прибывшего из училища, Чучева...
...Спустя много лет генерал-полковник Чучев откроет альбом и, найдя в нем пожелтевшую фотографию, скажет:
— Вот я тогда, второй слева. После тех полетов снимались. Да, много воды утекло.
Или старательного Будкевича, чей характерный белорусский выговор помогает легко отыскать его в
темноте.
...Пройдет время, услышав гул самолета в небе, рванется с больничной койки к окну поседевший
Будкевич и скажет:
— Врачи летать запретили. На аэродроме устроился. Все-таки возле самолетов. И бензин. Привык я к его
запаху. Не могу без него. А они, чудаки, мне свежий воздух рекомендуют. В постель уложили. Чудаки.
Если бы вдруг время ускорило свой бег, то перед взором комбрига, словно кинокадры, пронеслись бы
страницы жизни каждого из тех, кто сейчас рядом с ним.
Все это будет еще не скоро. А пока идут ночные полеты. Одна эскадрилья сменяет другую, и комбриг не
уходит с аэродрома.
Наутро свежий, бодрый, словно и не было бессонной, беспокойной ночи, потому что именно такие ночи, среди своих, в заботах о деле, и вливали в него эту бодрость, он вошел в столовую, где завтракали
летчики.
— Подведем итоги, — сказал он. — Быть хорошо подготовленным сейчас к войне — это главное.
Эскадрилья товарища Туржанского в этом отношении выглядит лучше других. Первое место за ней. Но
наступление на боевую подготовку продолжается. [28]
Те, кому не повезло в этот раз, могут еще взять свое.
Наступление продолжалось... И, как во всяком наступлении, были потери.
Есть командиры, принимающие потери на пути к цели как неизбежное. Смушкевич тоже шел к цели, но и
одной человеческой жизни не хотел оставлять на этом пути.
Когда в квартире комбрига раздавался один короткий звонок — словно тому, кто был за дверью, совсем
не хотелось звонить, не хотелось, чтобы его видели, не хотелось замечать сочувственных глаз жены и
притихших детей (но что поделаешь, если он всегда теряет ключи!), — все уже знали: случилось
непоправимое. Ведь, если все хорошо, звонок был призывным, долгим. Тогда навстречу отцу выбегали
дочки. Старшая, Роза, и совсем еще маленькая Ленинка бросались помогать ему раздеваться. Это было их
любимое занятие. Особенно зимой, когда после долгих усилий удавалось стянуть с него унты. При этом
все весело возились на ковре.
Но сейчас звонок был коротким. Смушкевич вошел молча. Снял шинель и, ни слова не говоря, ушел к
себе. Домашние знали, что теперь он долго будет лежать, не раздеваясь, спрятав голову под подушку.
В квартире наступала тишина.
О чем думает он в эти часы, оставшись один на один с собой?
Наверное, клянет себя, что не уберег товарища, что не успел научить его всему, что спасло бы ему жизнь, что плохой он командир, если гибнут у него еще летчики, а он ничего не в силах сделать, чтобы быстрее
пришла в авиацию совершенная техника. И это бессилие было тяжелее всего...
За окном догорал день, и комнату заполнил полумрак. [29] Солнечным лучам с трудом удавалось
пробиться сквозь листву разросшихся деревьев, и лишь кое-где на полу и стенах вздрагивали маленькие
«зайчики». Гулко напоминали о себе часы...
Нет людей неошибающихся. И он меньше всего относил себя к их числу. Хотя его никто ни в чем не
обвинял, сам себе он скидок не делал. Знал, что все-таки виноват. Виноват, что, быть может, не
предусмотрел всего, а командир обязан быть втрое зорче. Думал, что можно перескочить через
второстепенные на первый взгляд кое-какие летные упражнения, чтобы поскорее взяться за главное —
боевую подготовку. Ведь так неспокойно стало в мире...
А утром снова аэродром.
— Товарищ комбриг, — окликнул его техник Плоткин, — готово!
— Что готово?
— О чем говорили.
— Электрифицировали старт? Молодцы! Ну показывайте, что вы там придумали...
На старте Смушкевич не увидел привычных фонарей «летучая мышь», которыми в ночное время давался
сигнал к взлету. В бригаде давно думали над тем, как избавить летчиков от них. Малейшая
неосторожность с огнем грозила бедой. И вот теперь Плоткин показывал комбригу стартовый светофор.
Кнопки, провода, лампочки — все просто и безопасно.
— Это то, что нам нужно, — сказал комбриг, осмотрев прибор. — Только вот что... Надо сделать так, чтобы о нем знали и соседи. Мы ведь монополии устанавливать не собираемся. Верно?
— Точно, — обрадованно согласился Плоткин.
— Ну вот и отлично. Подготовьте быстренько описание с чертежами. Пошлем в округ. [30]
Витебский светофор приняли во всех частях Военно-Воздушных Сил.
«Награждаю старшего техника Плоткина за проведенную большую рационализаторскую работу в
