— Слыхал, друже, итальянцы свой корпус из-под Малаги к Сории перебросили?

Глаза быстро отыскали на большой, висевшей напротив них карте Сорию. Она примостилась как раз над

выступом, который здесь образует линия фронта. [71] Отсюда, с севера, удобно было нанести удар и на

Мадрид, и в сторону Средиземноморского побережья, рассекая фронт и отрезая тем самым столицу от

Каталонии.

— На Мадрид или к морю? — Дуглас вопросительно посмотрел на Лукача.

Тот молча пожал плечами.

О том, что якобы четыре с половиной тысячи грузовых автомобилей уже несколько дней перебрасывают

итальянские части с юга на север, слухи уже ходили. Теперь они оправдывались.

Итальянцы, которым взятие Малаги, легкое по причине беспечности и предательства местного

командования, вскружило голову, во всеуслышание объявили, что лишь их присутствие в Испании решит

исход войны. Конечно, в пользу фашистов.

8 марта 1937 года они начали наступление из района сосредоточения вдоль Французского шоссе на

Мадрид.

В состав итальянского экспедиционного корпуса входили дивизии «Божья воля», «Черное пламя»,

«Черные перья» и механизированная дивизия «Литторио». В общей сложности они насчитывали

семьдесят тысяч солдат и офицеров, сто сорок танков, сто десять броневиков, двести пятьдесят орудий, тысячу восемьсот пулеметов. Корпус поддерживало двести самолетов.

Против всей этой махины стояла всего одна, растянувшаяся на восемьдесят километров, от отрогов

Сьерры-Гвадарамы до пустынного плато Альбарасин, плохо вооруженная дивизия республиканцев, В ней

было десять тысяч бойцов с восемьюдесятью пятью пулеметами и пятнадцатью орудиями. Практически

этот сектор Арагонского фронта был оголен.

Итальянцы двигались, словно это был обычный [72] марш, не рассчитывая на серьезное сопротивление.

Дугласа срочно вызвали в штаб. Там в кабинете нашего главного военного советника Г. М. Штерна, сменившего на этом посту П. И. Берзина, собрались испанские командиры и наши советники.

— Надо действовать немедленно, — сказал ему Штерн. — Решайте.

— Попробуем, — ответил Смушкевич.

Короткая испанская зима была на исходе. Но весна давала о себе знать лишь редким появлением солнца, дождями, смешанными с мокрым снегом. По утрам то тут, то там сверкали стеклянные лужи.

Прижимаясь к земле, плыли низкие облака. Временами сильный порывистый ветер разгонял их, и тогда

проглядывало застывшее белесое небо. Раскисли, превратившись в сплошное месиво из темно-красной

испанской глины, аэродромы.

При такой погоде не могло быть и мысли о полетах. Но тем не менее надо было действовать. Остановить

итальянцев или хотя бы задержать их до подхода резервов надо было сегодня, сейчас.

Авиация была разбросана по многим аэродромам. Дуглас принимает единственно возможное в подобной

ситуации решение: сосредоточить все самолеты на ближайших к противнику летных полях.

Вечером на базу бомбардировщиков в Сан-Клементо наконец добрался насквозь промокший инженер

Женя — так звали тогда нашего авиационного инженера Залика Ароновича Иоффе. Разыскав

оставшегося за командира эскадрильи штурмана Прокофьева, он передал ему приказ командующего.

— Феликс, — сказал Иоффе, называя Прокофьева его испанским именем. — Враг рвется. Сдержать его

нечем. Дуглас собирает всю авиацию. Сегодня [73] там действуют истребители. Вы должны взлететь

обязательно.

— Попробуем, — ответил Феликс.

Но оба пока еще не знали, как это можно сделать. Самолеты стояли, увязнув колесами в глине.

— Слушай, — предложил Иоффе. — А что, если настелить полосы? Ну там из веток, камней, досок. Из

чего придется... Как думаешь, а?

— Попытаться можно, — согласился Прокофьев.

Тут же было поднято все население маленького городка. Несли все, что может оказаться полезным для

«пилотос».

Тем временем Прокофьев, Иоффе и Николай Остряков, командовавший экипажем бомбардировщика, которому предстояло взлететь первым, тщательно обследовали аэродром и обнаружили небольшой холм.

Здесь было посуше, чем на остальном поле.

Решили взлетать с этого бугорка. На него буквально на руках втащили самолет Острякова.

— Давай сольем горючее. Оставим только минут на сорок, — предложил Остряков летевшему вместе с

ним Прокофьеву. — До Алкала ведь столько и будет. А больше нам не надо. Снимем пулеметы, турели.

Стрелка оставим. Он со всем хозяйством потом подъедет.

— Хорошо, Коля, — согласился Прокофьев. — Давай.

Оба сели в машину.

— Женя, ты оставайся пока здесь, — сказал Прокофьев стоявшему рядом Иоффе. — Если наш взлет

удастся, прилетайте вы. Ну, пока.

— Ни пуха... — волнуясь за них, проговорил Иоффе.

— Ладно, — махнул рукой из кабины Остряков.

Взревел мотор, и самолет неуклюже побежал по [74] узкой, всего в двести пятьдесят — триста метров

длиной, и упиравшейся в овраг полосе.

У самого его края тяжелой машине все-таки удалось оторваться и взмыть в воздух.

— Надо удлинять полосу, — не мешкая, предложил Иоффе.

Ночью дождь утих, и грунт немного стянуло. Кое-как самолеты с помощью все тех же жителей, никуда не

уходивших с аэродрома, перетащили на полосу. И они взлетели, беря курс на Алкалу.

Никто не ожидал сигнала на вылет и на аэродроме Сото вблизи Мадрида, где располагалась эскадрилья

И. Копца, но, зная, что происходит, не уходили с аэродрома.

Неожиданно среди черных облаков и беспрестанно падающего мокрого снега показался самолет. Не

успела машина остановиться, как из нее выскочил Пумпур и, размахивая обеими руками, стал созывать

летчиков.

Летчики торопливо подходили, а он уже отдавал первые распоряжения: подвешивать бомбы, четыре

двадцатипятикилограммовые на каждую машину.

Бомб не хватало, приходилось рассчитывать так, чтобы никто не был обижен. Пока их подвешивали, Пумпур рассказал о положении на фронте.

Первыми, ревя натужившимися моторами, взлетели двенадцать «Чаек»...

В то время как это происходило на аэродромах в Сан-Клементо, Сото и других, Дуглас прилетел в Алкала

и, не дожидаясь, когда соберутся все, решил атаковать итальянцев одними истребителями. Маленькие

группы, по три-четыре самолета в каждой, сменяя в воздухе друг друга, целый день висели над

противником, не давая ему покоя. Но этого было [75] мало. Требовался сильный удар. И Дуглас готовил

его.

В эти дни он, больше чем когда-либо, олицетворение неуемной энергии. Непонятно, когда он спит, ест, отдыхает. Его невысокую крепкую фигуру в берете и неизменной «касадоре» — кожаной куртке на

молнии — видели на аэродроме в любое время суток. Редко бывавший в своем штабе в Альбасете, он

теперь вовсе не появлялся там.

С начала наступления итальянского корпуса пошли третьи сутки. Итальянцы взяли Бриуэгу и

продолжали продвигаться вперед. Их командующий генерал Манчини приказал зачитать во всех

бандерах{1} только что полученную телеграмму Муссолини: «Разгром интернационалистских сил будет

иметь исключительно важное политическое значение. Сообщите легионерам, — писал Муссолини, —

что я ежечасно слежу за их действиями, которые несомненно увенчаются победой».

Дуче был уверен в успехе. Да и сами легионеры в нем не сомневались. Через девять дней после начала

наступления, 17 марта, они без сомнения будут в Мадриде. Нельзя было больше ждать ни минуты.

Это было, пожалуй, самое напряженное время. Драматизм обстановки мог толкнуть на самые

рискованные решения. Нужна была огромная выдержка, чтобы удержаться от них.

Наконец Дугласу удалось сосредоточить около ста самолетов. Здесь были бомбардировщики «СБ», выполнявшие роль штурмовиков средние бомбардировщики «Р-5», истребители «И-15» и «И-16». Но

всех их прижимало к земле тяжелое нелетное небо. Сегодня оно лишь чуть посветлело, словно кто-то