придется лицом к лицу встретиться с врагом, вступить с ним в кровопролитный

бой!..

-- Ну вот, пошел: "кровопролитный", "сражение", "лицом к лицу"!..

Нельзя ли поспокойнее и проще?

-- Хорошо, буду попроще... Да, вступить в бой! Так пусть же знают они

этого врага, пусть знают и то, что бой с ним будет тяжелый, и готовят себя к

этому. Что касается превосходства немцев, то не тебе, разведчику, говорить о

нем.

-- Я же сказал, что у солдат может составиться неправильное,

преувеличенное представление о противнике,-- заметил Марченко.

-- Не думаю, -- быстро возразил Гунько. -- Сейчас солдаты не поверят в

превосходство немцев. Они знают наши силы не хуже нас с тобой!.. Я,

например, верю в свою батарею, в своих солдат и буду говорить им всю правду,

чтобы они, зная свои силы, не питали, однако, иллюзий насчет легкой

победы...

-- Совершенно правильно, товарищ Гунько.

Офицеры быстро оглянулись.

Приподняв плащ-палатку, в блиндаж протискивался полковник Демин.

Судя по его бледному, осунувшемуся лицу и утомленным глазам, он давно

не спал.

-- Совершенно правильно! -- повторил он, войдя в блиндаж и присаживаясь

у столика. Он посмотрел на Марченко. -- Мы только недавно на партийном

активе говорили, что надо готовить личный состав к тяжелым испытаниям. И

очень хорошo, что вы ужо это делаете, товарищ Гунько.

Хотя начальник политотдела появился в блиндаже неожиданно, это

нисколько не удивило ни Гунько, ни Марченко. Они знали, что Демин имел

привычку появляться в самых, казалось бы, неожиданных местах. То его увидят

в боевом охранении какого-нибудь батальона и тоже не удивятся этому; то

вдруг он придет на санитарный пункт; то на артиллерийские позиции; вдруг

нагрянет в склады АХЧ и там учинит настоящий разнос начальнику

административно-хозяйственной части старшему лейтенанту Докторовичу; чаще же

всего бывал он в стрелковых ротах -- любил поговорить с коммунистами;

инструкторов политотдела также редко можно было увидеть в штабе дивизии, --

они приходили из полков, делали доклад начальнику или его заместителю и,

помывшись в бане, снова уходили в полки, в батальоны, роты.

Демин так же, как и генерал Сизов, знал по фамилии всех офицеров

соединения.

-- Но вы, товарищ Гунько, не обижайтесь на Марченко за его слова.

Разведчика можно понять. Его профессия -- это прежде всего осторожность, --

вдруг сказал Демин и улыбнулся. -- Иногда она бывает, может быть, немного

излишней, эта осторожность... Проводите меня, товарищ Гунько, на свою

батарею. Мне надо с вашими коммунистами потолковать.

-- Я и сам сейчас собирался провести с бойцами беседу, -- сообщил

Гунько.

-- Тогда совсем хорошо! -- оживился полковник. -- Побеседуем с ними

вместе.

Выйдя из блиндажа, Демин вспомнил:

-- В штабе на вас жаловались, товарищ Гунько. Не высылаете вовремя

сведений.

-- Да замучили они меня ими, товарищ полковник!

-- Нет, нет, -- твердо перебил Демин. -- Сведения высылать надо. Война

-- дело серьезное. Это не только храбрость солдат, но и учет. Точный учет

всего, вплоть до последнего патрона и тренчика на солдатском ремне. Вы с

нами останетесь? -- спросил Демин Марченко, видя, что тот собирается

уходить.

-- Нет, я пойду, товарищ полковник. Начальник разведки может

потребовать, а меня нет.

-- Это верно. Идите. У разведчиков сейчас дел много. Да и в штабе

теперь никто не спит. От генерала до писаря -- все работают до седьмого

поту.

-- Заходи, как сможешь! -- попросил Гунько друга. Он был рад, что

сегодняшний спор не оставил неприятного осадка, как нередко случалось

прежде. Командиру батареи показалось, что Марченко уже и сам в душе понял,

что был нe прав.-- Заходи!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Второго июля из Ставки Верховного Главнокомандующего пришла

знаменательная телеграмма: Сталин предупреждал о возможном переходе немцев в

наступление между 3 и 6 июля. Огромный фронт по Курскому выступу глухо

заволновался.

О телеграмме генерал Сизов узнал от командующего армией. Он тотчас же

возвратился в свою дивизию и поехал на НП. Здесь, на опушке Шебекинского

леса, под могучими кронами дубов, его уже ожидали командиры полков и

приданных подразделений.

-- Получена очень важная телеграмма, товарищи! -- начал свое сообщение

генерал, смахивая пыль с фуражки и кителя.

С этого часа еще напряженнее заработали штабы соединения Сизова. В

блиндажах не умолкали зуммеры. Телефонисты не отрывали трубок от уха. Люди

забыли об отдыхе. Политотдел дивизии опустел, -- его работники отправились в

полки, батальоны и роты. Общее напряжение передалось и солдатам. Пехотинцы

снова и снова протирали и без того чистые винтовки и пулеметы, пересчитывали

в нишах патроны, старшины проверяли в солдатских вещевых мешках НЗ,

артиллеристы неотступно находились у своих орудий; танкисты опробовали

моторы машин; гвардейские минометчики, укрывшиеся в лесу, снимали со своих

установок брезентовые покрывала; по многочисленным извилинам траншей и

окопов, из отверстий дзотов и блиндажей тек сдерживаемый солдатский говорок:

-- Карасев, табачком запасся?

-- Есть малость. Да будет ли время для курева?

-- Иван, смотри не отходи от пулемета!

-- Что я -- дурной?

-- Ануфриев, ты еще, кажется, не спал в эту ночь. Шел бы вздремнул...

-- Какой тут, к черту, сон! Того и гляди -- заденет...

-- Хлопцы, а меня чуть было наш танк не придавил...

-- А ты смотри -- глаза-то есть у тебя!

-- Углядишь за ними. Отовсюду ползут.

В ночь на 4 июля полковник Павлов инструктировал

офицеров-артиллеристов:

-- Контрартподготовку будем проводить так, -- пожилой, сухощавый,

седовласый, он говорил, все время встряхивая контуженым плечом. Сообщив о

часе начала контрартподготовки, он продолжал сухим спокойным голосом: -- Для

фашистов она явится полнейшей и весьма неприятнейшей неожиданностью. Это

раз. Наступательная возможность неприятеля пострадает еще до начала атаки. И

наконец, немцы лишатся такого серьезного оружия, как элемент внезапности...

Комдив приказывал по телефону:

-- Проверьте еще раз связь, и чтобы все были на своих местах!.. Ни

одного солдата не снимать с обороны. Командирам полков без моего разрешения

не покидать наблюдательных пунктов!

Не ведали фашисты, что их планы внезапного и решительного нападения

были уже известны советскому командованию. Телеграмма из Ставки побудила

левый берег тоже приготовиться к бою, чутко прислушиваясь к скрытой жизни за

Донцом. В ночь на 5 июля по всем земляным норам нашего переднего края среди

бойцов находились политработники, -- с ними спокойнее и увереннее

чувствовали себя солдаты; разведчики расползлись по всем направлениям,

растаяли во тьме, и ни одно движение неприятеля не оставалось не замеченным

ими; уже подкатили на своих быстрых машинах к наблюдательным пунктам

командующие армий и фронтов.

Гигантский лук, вошедший в историю под названием Курской дуги, натянул

тетиву, чтобы пустить в неприятеля смертельную стрелу.

А перед немецкими солдатами, в полной боевой выкладке заполнившими

окопы и тускло посвечивающими плоскими касками, офицеры лающими, отрывистыми

голосами зачитывали приказ Гитлера:

"Германская армия переходит к генеральному наступлению на Восточном

фронте... Удар, который нанесут немецкие войска, должен быть решающим и

послужит поворотным пунктом в ходе войны... Это -- последнее сражение за