-- Что же тебя, князь, удивляет? Ведь она императрицей себя чувствует.
-- Нет, не то это. Чудится мне, что за нее Остерман работает.
-- Да разве он -- не наш?
-- А кто его знает? Кто разгадает эту хитрую немецкую лисицу?.. -- продолжал высказывать свое беспокойство Долгорукий. -- А вот сейчас приехали во дворец Бирон и какой-то таинственный синьор Джиолотти. Анна удалила меня и вела с ними какую-то беседу. О чем? Кто их знает! А только одно скажу: не к добру это, князь Дмитрий. Ах, вон, гляди, вон он, этот таинственный иноземец!
Дмитрий Голицын поглядел и побледнел не менее, чем Алексей Долгорукий.
-- Господи! Какой диковинный... какой страшный!..-- прошептал он, хватая руку Долгорукого.
-- Я говорил тебе... Этот человек, похожий на антихриста, несет нам несчастье!
Суеверный ужас застыл на лицах обоих князей.
Джиолотти, в своем диковинном для москвичей костюме великого магистра, в фиолетовом плаще, со сверкающей таинственным сиянием цепью на шее, шел гордо, важно, величественно. Общее изумление овладело всеми.
-- Кто это? Смотрите, смотрите: он направляется прямо к трону! Кто этот дерзновенный смельчак? -- послышался шепот.
Джиолотти действительно подошел к трону и остановился около него, по правую сторону.
Появление "страшного" незнакомца особенно поразило митрополита. Он обратился к сонму высшего духовенства, стоявшему позади, и довольно громко произнес:
-- Кто сей человек? Кто смеет подходить столь близко к священным ступеням трона помазанников Божиих? По лику его вижу, что человек он иного племени, басурман, еретик, едва ли не жидовин.
Что ответили близстоящие митрополиту, неизвестно, так как в зале произошло сильное движение благодаря появлению двух лиц. Это были Остерман и Бирон.
Бирон в парадной форме обер-камергера подошел к дверям внутренних покоев императрицы и остановился как вкопанный. Его поза была надменна, горделива. В ту же минуту Остерман подошел к Дмитрию Голицыну и Долгорукому.
Лица тех просияли. Засверкали взоры и их приспешников. Все кончено: раз Остерман, сам Остерман открыто присоединился к группе верховников-заговорщиков, значит, победа на их стороне. "Великий оракул", вовремя заболевающий, всегда вовремя и выздоравливал.
-- Мы погибли! Остерман изменил нам! -- взволнованно прошептал Ягужинский Татищеву.
-- Да, кажется, что так, -- заскрипел тот зубами.
И все те, кто стоял за самодержавие Анны Иоанновны, поникли головами.
Остерман со своей непроницаемой улыбкой любезно беседовал с Голицыным и Долгоруким.
-- Ну, ваше превосходительство, сейчас конец? -- спросил Остермана Долгорукий.
Великий дипломат вынул свою знаменитую "луковицу" и, поглядев на время, произнес:
-- Да. Сейчас конец неопределенному положению, князь. Сейчас выйдет ее величество, подпишет.-- уже официально -- ограничительную грамоту, и тогда... тогда мы провозгласим ее императрицей всенародно...
Сказав это, Остерман еще раз поглядел на "луковицу".
-- Что это вы на часы все глядите? -- подозрительно прищурился Голицын.
-- Не надо затягивать окончание нашего действа, -- улыбнулся знаменитый дипломат.
В это время к Бирону подошел князь Иван Долгорукий. Он с явной насмешкой окинул своим орлиным взором фигуру "конюха" и нахально спросил:
-- Что это вы здесь торчите у покоев императрицы, любезный господин Бирон?
Бирон вспыхнул и громко ответил:
-- Торчать, любезный господин Долгорукий, могут только чучела и пугала, а люди обыкновенно стоят.
-- Так-с!.. -- еще задорнее оглядел Иван Долгорукий Бирона с ног до головы. -- Ну, так скажите: чего вы здесь стоите?
-- Я не обязан отдавать вам отчет в своих поступках и действиях! -- надменно ответил "конюх".
-- Берегитесь! -- злобно прохрипел Иван Долгорукий. -- Вы забываете, любезный, что кроме Курляндии и Московии России принадлежит еще и Сибирь, в которой хватит места и для вас.
-- Вы правы, любезный Долгорукий. Но еще большой вопрос: кто первый из нас попадет туда... Но я скажу больше: помимо Сибири существует еще и плаха {Эти слова Бирона оказались пророчески-вещими: впоследствии Ивана Долгорукого четвертовали, а другим его родственникам отрубили головы и били их батогами. Даже тех людей, которые были с ним знакомы, ссылали в Сибирь.}.
В тронном зале появилась Анна Иоанновна. Миг -- и все низко, чуть не до земли поклонились ей. Анна Иоанновна в своем великолепном царском одеянии медленно шла к трону. Впереди шел Бирон; по бокам -- справа и слева -- Остерман, князья Голицыны во главе с Дмитрием, и князья Долгорукие, во главе с Алексеем.
Несмотря на естественное волнение, выражавшееся то во внезапной бледности, то во вспыхивающем румянце, лицо Анны Иоанновны в общем было спокойно. Холодная, надменная улыбка как бы застыла на ее губах. Это была не жалкая, приниженная улыбка захудалой, затравленной герцогини Курляндской, которая унижалась не только перед венценосными родственниками, но и перед "презренным рабом" Меншиковым. Нет, это была улыбка императрицы, сознающей всю мощь своей власти над миллионами верноподданных рабов. Но сколько ненависти и злобы сверкало в ее глазах!
Первым у ступеней трона приветствовал Анну Иоанновну митрополит с крестом в руках.
Процессия остановилась. Надо было выслушать приветствие высокочтимого архипастыря церкви.
-- Ваше императорское величество! -- начал он, сильно волнуясь. -- Неисповедимыми путями Божиими вы избираетесь в императрицы всея православной, святой Руси. О, ликуй, радуйся, народ православный!.. Господу Богу угодно было призвать к себе драгоценную жизнь нашего возлюбленного монарха, императора Петра Алексеевича Второго. Осиротел тогда народ русский, православный. "Кто будет управлять нами, кто будет пещись о животах наших?" -- скорбно восклицали люди. Но смилостивился Господь Бог над детьми Своими и даровал народу новую царицу. Царица эта -- ты, всемилостивейшая государыня! Сейчас тебя провозгласят царицей, и радостный клич пронесется по земле Русской. О, сладчайший день, о, день великого торжества! Я, скромный служитель престола церкви, приветствую тебя, царица: гряди, гряди с миром на счастье и благо твоего народа! Царствуй счастливо, великая государыня, правь мудро, справедливо твоей державой, ибо Царь Царей, Царь царствующих благословляет твою десницу!
Окончил митрополит и, высоко подняв крест, осенил им императрицу, а потом протянул ей его для целования.
Анна Иоанновна перекрестилась широким крестом и, целуя крест, тихо спросила митрополита:
-- Меня, владыко, благословляешь на царство?
-- Тебя, пресветлая государыня императрица!
Глаза Анны Иоанновны засверкали. Она выпрямилась еще горделивее.
В эту минуту князь Дмитрий Голицын, оттеснив митрополита, низко склонился перед государыней и начал торжественным голосом:
-- Ваше императорское величество! В этом священном тронном зале, перед лицом всех собравшихся высших сановников, вы, ваше величество, соблаговолите подписать то самое, что вы подписали в Митаве.
Гробовая тишина воцарилась в тронном зале дворца.
Ее нарушили дальнейшие слова Голицына:
-- Но, прежде чем вы подпишете эту грамоту, которая станет достоянием народа, я почтительнейше прошу вас, ваше величество, ответить на следующие вопросы. Ведомо ли вам, что народ желает, дабы тяготы государственной власти вместе с вами разделяли члены Верховного тайного совета?
-- Ведомо, -- ответила Анна Иоанновна.
-- С вашего ли согласия и с вашего ли желания пункты сей ограничительной грамоты составлены?..
Прежде чем Анна Иоанновна успела ответить, Голицына перебил Остерман:
-- То, о чем вы говорите, князь Голицын, ведомо, наверно, императрице... -- И он тихонько шепнул Голицыну: -- Чего вы тянете? Пусть прямо подписывает...
