Бирон, спокойно выслушав эту длинную тираду Остермана, пожал плечами и насмешливо спросил:

   -- А нам-то до всего этого какое дело? Пусть они грызутся -- нам будет легче жить в чужой стране.

   -- "Чужой", сказали вы, Бирон? Почему вы так назвали Россию? Я считаю Россию теперь своей второй родиной.

   -- Вам, ваше превосходительство, сразу повезло... Вы еще никогда не получали в лицо оскорблений от этих дикарей. Легко вам говорить! Но мне...

   -- Бирон! Вы с ума сошли! Ведь вы -- интимный друг русской царевны! Неужели вы станете утверждать, что вам не повезло тоже сразу? Не забывайте одного: ведь и я -- человек образованный -- и то не сразу завоевал себе то положение, которое занимаю. А вы?.. Мы говорим с вами с глазу на глаз... Кто вы? Имеете ли вы право... претендовать на положение еще более блестящее, чем то, которое вы занимаете?

   Бирона передернуло.

   -- Не будем об этом говорить, ваше превосходительство! -- произнес он. -- Недалеко то время, когда вы будете величать меня не Бироном, а "ваша светлость". Итак, император умирает. Теперь вы верите в это?

   Остерман встал и в волнении прошелся по кабинету. А Бирон, не встречая его возражений, продолжал:

   -- И я вам говорю: действуйте, действуйте, Остерман! Глубокая складка прорезала лоб дипломата.

   -- Вы верите в Анну Иоанновну, Бирон? -- спросил он.

   -- Это насчет чего?

   -- Насчет того, что она будет верна нашей партии? Я хочу сказать, что, если мы изберем ее императрицей, не забудет ли она наших услуг?

   Бирон расхохотался:

   -- Будет ли она верна -- спрашиваете вы? Ха-ха-ха!

   Хохот Бирона был неожиданно прерван стуком распахнувшейся двери. На пороге стоял доктор-немец. Он был сильно взволнован.

   -- Я... я к вам... Надо переговорить! -- произнес он запыхавшимся голосом и вынул стеклянную банку с трубкой.

   Остерман вскочил и пошел ему навстречу.

   -- Мой дорогой Оскар, -- начал было он, но сразу отшатнулся: распыленная струя какой-то едкой, отвратительно пахнущей жидкости ударила прямо в лицо ему. -- Что вы делаете? -- закричал великий дипломат.

   -- Так нужно... Это -- легкое противодействие против той заразной болезни, от которой послезавтра должен скончаться русский император!

   Запах дезинфекционного средства распространился по кабинету Остермана.

   -- А он? Он умирает? -- быстро спросил Бирон.

   Доктор выразительно посмотрел на Остермана и вместо ответа спросил:

   -- Могу я говорить?

   -- Да, да, говорите все, любезный Оскар Карлович! Это -- свой, наш человек. Это -- господин Бирон, который, быть может, очень скоро будет полновластным хозяином России.

   Немец-доктор отвесил Бирону поклон и сказал:

   -- Виноват, я не знал... В таком случае я могу сказать то, что видел и слышал, а так как вы -- немец, то я буду говорить на нашем языке.

   И он начал рассказывать все, что видел и слышал в спальне умирающего императора. Оказалось, что только одно ухо почтенного доктора было приковано к телу Петра Алексеевича, другое -- воспринимало слова всех сцен семейки Долгоруких.

   -- Я слышал все, все! Да! Я забыл упомянуть, что я видел, как вошел старый человек, похожий на обезьяну, которому этот князь сказал: "Все ли ты принес, чтобы сделать фальшивое завещание?"

   Остерман и Бирон переглянулись.

   -- Куда вошел этот человек? -- спросил Остерман.

   -- В комнату рядом со спальней государя.

   -- Долго они там пробыли?

   -- О, нет! Минут пять... -- Доктор громко расхохотался. -- Вы думаете, откуда я это знаю? Слушайте! Я сказал Долгорукому, что мне надо ехать приготовлять лекарство для императора, а сам, выйдя из одной двери опочивальни государя, вошел в нее обратно через другую, секретную, и спрятался за кровать бедного мальчика. И я видел, как этот варвар снимал перстень с руки императора, как он громко говорил: "Прощай, Петр Алексеевич!" Тогда я торопливо побежал к вам, чтобы предупредить вас. О, они замышляют что-то недоброе!..

   С тоской и тревогой глядел Бирон на Остермана, думая в то же время:

   "Ну, если ты, великий искусник в интригах, не найдешься, как надо теперь поступать, то что же я могу поделать?"

   Остерман, казалось, прочел это в глазах Бирона.

   -- Так, так! -- произнес он. -- Игра задумана мастерски, но...

   -- Но вы надеетесь помешать им? -- перебил Бирон.

   -- Да, думаю... А вам, Оскар Карлович, большое спасибо за сообщение. Оно вовремя и кстати. Эту услугу не должен забыть господин Бирон, если случится то, что мы предполагаем.

   -- О, да! -- воскликнул Бирон. -- Вы будете щедро награждены императрицей.

   -- Императрицей? Какой? Разве у нас будет императрица?

   -- Ну, об этом еще нечего говорить. Поезжайте лучше поскорее к императору. Кстати, он непременно должен умереть послезавтра? -- спросил доктора Остерман.

   -- Я уверен в этом.

   -- А дольше он может протянуть?

   -- Это будет зависеть от работы его сердца.

   -- А поддержать нельзя какими-нибудь возбудительными средствами?

   Немец-доктор, пожав плечами, ответил:

   -- Можно, но надежды на отсрочку мало.

   -- А вы все-таки попытайтесь, милый Оскар Карлович! Для меня важен каждый лишний час жизни императора,-- выразительно поглядел на доктора Остерман.

   Когда доктор удалился, Бирон спросил Остермана:

   -- Я не могу понять, какое же подложное завещание собирается сфабриковать Долгорукий? В чью пользу?

   Остерман усмехнулся:

   -- Это доказывает, мой милый друг, что из вас никогда не выработается дальнозоркий государственный человек. Неужели вы не догадываетесь, о ком будет идти речь в подложном тестаменте императора?

   Бирона осенило.

   -- Как? -- воскликнул он. -- Неужели у Долгорукого явилась безумная мысль, что российский престол может перейти к его дочери Екатерине, нареченной -- по пьяному делу -- невесте умирающего Петра?

   -- А почему бы у него и не могла зародиться подобная безумная мысль? -- невозмутимо продолжал Остерман. -- Скажите, Бирон, положив руку на сердце: по какому праву Анна Иоанновна может надеяться на корону?

   -- Позвольте, Остерман, но ведь она -- русская царевна, племянница Петра Великого.

   -- Ну, и что же? А разве у Петра нет двух дочерей, Анны и Елизаветы? Заметьте, они -- дочери царя, а не племянницы, как Анна Иоанновна. С сегодняшнего вечера, когда стало известно о смертельной болезни императора, уже началась подпольная работа всех партий. В ту минуту, когда мы с вами говорим, я могу поклясться, что и у Голицыных, и у Долгоруких, и у... нас идут тайные совещания! -- Остерман рассмеялся я продолжал: -- Только я, право, не знаю, стоит ли мне принимать участие в хлопотах за Анну Иоанновну?..

   -- Как? Вы, Остерман, хотите изменить нашей партии? -- в страшном испуге воскликнул Бирон.

   -- Подождите, подождите, мой милый Эрнст! -- насмешливо произнес Остерман. -- Я хочу только сказать, что в случае нашей победы вы весь успех припишете Джиолотти.

   Бирон только руками замахал.

VI

НОЧЬ ВО ДВОРЦЕ В МОМЕНТ СМЕРТИ ИМПЕРАТОРА

   Прошел день после страшного приговора доктора-немца над участью несчастного венценосного страдальца.

   Москва оглашалась звоном церковных колоколов: это во всех сорока сороков служили молебны о ниспослании исцеления страждущему государю императору Петру Алексеевичу Второму. Но слух о том, что надежды на выздоровление царя нет никакой, проник в народ и во все слои населения первопрестольной столицы.

   -- Кончается наш молодой царь!

   И Петр Алексеевич действительно кончался. В течение дня он несколько раз ненадолго приходил в сознание.

   -- Что это... что со мной? -- еле слышно говорил он.

   -- Вы тяжко больны, государь, -- склонялся к его лицу бесстрастный Алексей Долгорукий,