— Для нас кто ни поп, тот и батька, — угрюмо отвечает солдатский депутат Филатьев.

Рано утром 12 марта собраны сенаторы, духовенство, сановники. В этих-то сомневаться не приходится. Эти присягнут с первого слова.

Вместе со всеми приходится присягать новому монарху и вдовствующей императрице. А жалко! Она бы поцарствовала! Дело нехитрое, а удовольствия много.

На улицах Петербурга безумное ликование. Люди встречаются словно после долгой разлуки. Все обнимаются и поздравляют друг друга. Целуются даже незнакомые.

12 марта все, как будто сговорившись, появились на улицах именно в таких костюмах, в таких прическах, с такой упряжью, какие строго воспрещались Павлом. Круглые шляпы, сапоги с ботфортами, фраки со стоячими воротниками, длинные панталоны. Носи что хочешь. Свобода!

Как же не ликовать, как не целоваться, не поздравлять друг друга!

Наивные обыватели верят, что если на место злого царя придет добрый, то вся жизнь, весь строй ее и режим изменятся. Все уверены, что если вместо сумасшедшего на престоле будет нормальный человек, жизнь наладится. «Все в восхищении, — пишет из Москвы своему дяде Воронцову Бутурлин. — После присяги все поздравляли и обнимали друг друга. Это неслыханное опьянение радостью».

«Божьей милостью взошло великое светило, — пишет из Дрездена Алексей Орлов. — Новое светило сияет и возвращает весну». Только старый граф Воронцов в письме того времени не поддается общему ликованию и грустно говорит о том, какое впечатление оставляет в народе безнаказанность и даже пышная карьера убийц, приближенных к новому царю. «Боюсь, что подобный пример может иметь плохие последствия и погубит Россию. Наша Россия обращается во вторую Персию».

Назавтра граф Пален, веселый, изысканно одетый, является на парад. Ни он, ни Зубов не скрывают свою роль в перевороте.

Через несколько дней граф Пален даст большой обед для «сближения представителей разных взглядов». На банкет приглашены несколько сот лиц.

Саблуков сначала не хочет и слышать о том, чтобы «обедать с убийцами». Ни он, ни его друзья на этот пир никогда не явятся. Но Пален улыбается. Он знает что если подождать еще несколько дней, то люди станут добрее.

— Вы, Саблуков, поступаете неправильно, — говорит он. — Дело сделано. Как патриоты, мы должны думать только об интересах страны, которой мы служим, должны устранять все несогласия.

Пален прав. Он хорошо знает натуру человека. Через несколько дней уже и Саблуков со своими друзьями явственно почувствуют себя «патриотами». На обед, устроенный Паленом, они являются и ставят только одно условие: чтобы их посадили за отдельный столик. На это Пален охотно идет. За каким столом — это неважно. Шампанское льется на обеде рекой за всеми столами одинаково. Праздник примирения проходит как нельзя лучше.

Раз на престоле новый император, то вспоминать о старом, задушенном, — очевидная бестактность. Такого рода бестактность не по средствам никому, разве что вдовствующей императрице. Не ограничиваясь хранением постели Павла, его подушки с пятнами крови и других реликвий, не ограничиваясь особым памятником убитому, поставленным в часовне в Павловске, Мария Федоровна продолжает вести себя демонстративно. Вскоре после убийства Павла сектанты преподносят ей икону, на которой воспроизведена запись из второй Книги Царств: «Хорошо ли было Симрию, задушившему своего господина?»

Вдовствующая императрица не только принимает эту икону, но еще и дарит церкви. Надпись на этой подаренной императрицей иконе вызывает сенсацию. Весь Петербург толпится в церкви, жадно рассматривая икону.

Полиция в ужасе. Пален посылает «умного и образованного полицейского», которому поручено сделать копию с надписи и добиться от священника, чтобы возмутительная икона была убрана. Но священник на это не решается. Без распоряжения императрицы он ничего сделать не может.

Пален идет с докладом к государю. Между вдовствующей императрицей и государем происходит «тягостное объяснение», икона исчезает немедленно, но Александр одним этим не довольствуется. Столкновение Палена с его матерью он считает удобным поводом, чтобы отделаться от Палена. Когда на следующий день Пален, как всегда нарядный, надушенный, полулежа в чудесном, запряженном шестеркой вороных экипаже, приезжает на парад — к нему подходит адъютант государя.

— Его величество изволит требовать, чтобы вы немедленно оставили столицу и уехали в ваше курляндское имение.

Пален не говорит ни одного слова. Он опытный человек и понимает, в чем дело. Карта его бита. Пален безмолвно уезжает. В тот же вечер, одновременно с изданием рескрипта об увольнении от службы генерала от кавалерии графа Палена, получает предписание об удалении из столицы еще один участник заговора — Платон Зубов.

Следующим на очереди оказывается Панин.

Во время осуществления заговора Панин, сосланный Павлом, был вдали от Петербурга. Панин виноват менее всех еще и потому, что его планы не шли далее провозглашения Александра соправителем Павла. Но, быть может, именно поэтому судьба Панина оказывается более тяжелой. В первое время после восшествия на престол Александра возвращенный из ссылки Панин является одним из наиболее приближенных к новому государю. Он сопровождает царя на коронацию в Москву. Только что вне очереди произведенный в генералы от кавалерии, теперь он произведен в генерал-адъютанты. Александр всеми мерами проявляет свои симпатии Панину, но эти симпатии оказываются чрезвычайно непрочны. Как и остальные участники заговора, Панин слишком много знает, слишком хорошо помнит прошлое, поэтому неудобен. Мавр сделал свое дело, мавра гонят в шею.

В записках личного друга императора Александра, князя Адама Чарторыйского, читаем: «Александр удалил по очереди всех главарей заговора, которые совсем не были опасны, но вид которых был ему крайне неприятен, тягостен и ненавистен. Панину он никогда не мог простить, что он первый заговорил в свое время о путях, ведущих к престолу».

Панину в то время 31 год. Ссылка, которая снова постигает его, на этот раз навсегда кладет конец политической деятельности этого богато одаренного, необычайно честного человека.

Уже все последние месяцы пребывания в Петербурге Панин оказывается под надзором. Государь по нескольку раз в день требует от тайной полиции сведений о том, что делал Панин, где был, с кем разговаривал. Поведение Панина совершенно невинно, сообщения, получаемые от шпиков, бессодержательны, но Александр, твердо уверенный все же, что Панин составляет какие-то заговоры, какие-то изменнические планы, не знает ни спокойствия, ни душевного мира. И так до тех пор, пока Панин не уехал. Еще не прошло и года с тех пор, как Панин встречался с ним в тайных закоулках, в бане и в подземелье для тайных бесед. Но теперь Панин мешает, Панин неудобен, Панин тягостен, Панин уезжает в ссылку.

У Панина в кармане подписанная Александром записочка, касающаяся подготовлявшегося заговора. Все записочки такого рода немедленно сжигались, но одну, наиболее убедительную, Панин считает необходимым сохранить для потомства, чтобы никто не смел сказать, что он выступал инициатором заговора против Павла. Записочка цела, но Панин — джентльмен. До самой смерти он считает себя не вправе показывать кому-либо этот документ.

Как оказалось, Александр, со своей стороны, тоже хранит одну записку, подписанную именем Панина. Но у Александра не хватает благородства держать ее в секрете. Когда вдовствующая императрица, являвшаяся исключительно близким другом Панина, пытается заступиться за опального графа, убеждает, что гораздо лучше было бы отправить в ссылку других, фактических заговорщиков, а не Панина, который в момент убийства был вдали от Петербурга, Александр показывает матери записку, компрометирующую Панина. Мария Федоровна в ужасе. Чем нежнее относилась она до сих пор к графу Панину, тем более яркой ненавистницей его станет она отныне.

Тридцать пять лет провел в ссылке опальный, всеми забытый Панин. В ряде писем к государю он несколько раз требует привлечения его к суду, рассмотрения его мнимых преступлений. Но Александр не отвечает.