На этом заканчиваю первую часть своих "Воспоминаний". На этом кончаю "Лавры". Кончаю, но не расстаюсь с ними. Никогда не выйду из-под таинственной сени. И в "Странствиях" будет сопровождать меня крепкий запах лоснящегося листа, и в "Родине" будет утешать меня его священный шелест. Если я начал свой труд, если я его продолжал; если в тех ужасных условиях, в которых живу, я мог его начать и мог его продолжать; если, несмотря на все, что пережито и перетерплено, чувствую себя моложе, чем был, если, потеряв все, чувствую себя богаче, чем прежде; если взор мой светел, душа горит и ум работает, то этим обязан я Лавру, -- никогда его не забывал. Но и он может быть покоен: не запылю лоснящихся листов, не оскорблю священный шелест. Я многое в грязь побросал, я многое вкруг себя раскидал, многое отдал на съеденье, --

   Но не унизил ввек изменой беззаконной

   Ни гордой совести, ни лиры непреклонной.

Часть вторая

Странствия

Содержание:

   ГЛАВА 1. Италия -- Альпы -- Итальянские города -- Флоренция -- Итальянская вилла -- Карло Плачи

   ГЛАВА 2. От Испании до Флоренции -- Портреты ушедших людей

   ГЛАВА 3. Памяти герцогини Тэк -- Коронованные встречи

   ГЛАВА 4. Старый медальон

   ГЛАВА 5. Америка

   ГЛАВА 6. Конгресс религий в Чикаго

   ГЛАВА 7. Острова

   ГЛАВА 8. Рим

   Странствия! Чувствуете ли, как в этом слове есть что-то внутренне необходимое? Это не выдумка человека, это в природе вещей. "Охота к перемене мест" не "весьма мучительное свойство". Это весьма естественное свойство. Перенесение своего "я", распространение своей пространственности -- все живое к этому стремится. Животные завидуют птицам, а растения завидуют животным. Пригвожденное к земле, растение из единого стебля развивается в ветви, в листья, в цветы. Не будучи в состоянии сдвинуться сам, цветок ждет посещения крылатого насекомого и, в то время как оно язвит его сердцевину и выпивает его сок, обсыпает его своею пылью, чтобы несло ее к другому цветку. Цветок умирает на том месте, где родился, но, умирая, теряя цвет и запах, из свежести цветения переходя в сухое семя, он раскрывает свою семенницу, дает ветру рассыпать свое содержание, снабжает зернышко чешуйчатым крылом, опушает его пухом и отдает ветру, "чтоб ветер унес его вдаль...".

   Все живое стремится изведать пространство. Все живое движется и хочет передвигаться: идти, бежать, скакать, прыгать, ползать, летать. Все живое знает, что значит "вверх" и "вниз", "вперед" и "назад", "вправо" и "влево"; все знает, что значит скорость и медленность, сила и слабость, легкость и тяжесть. И все знает разницу между "откуда" и "куда".

   Изменение пространственных условий -- одна из радостей человеческих. Лестница, галерея, мост, качели -- все это игрушки не одних детей, но и взрослого человечества. Тут есть победа над пространством и победа над силой тяготения, которая тешит нас победностью своей. Почему крыша, колокольня, дерево с раннего детства оказывают на нас такую притягательную силу? Мы любим над кручей повисшую беседку; мы любим в море уходящий мол, в пучине сидящий основанием своим и светящимся фонарем над ярыми брызгами смеющийся маяк. Мы любим насыпи, мы любим подземные ходы. Мы любим смотреть природу в зеркале, когда то, что налево, становится направо, и наоборот, и мы любим переворачивать бинокль другим концом, чтобы то, что маленькое, было еще меньше, и то, что далеко, было еще дальше. Да, мы любим играть пространством, и странствие есть одна из этих игр.

   А способы передвижения! Это новая игра прибавляется к игре. Пешком, верхом, на колесах, на полозьях, по воде, по воздуху. И в каждом из способов сколько еще разнообразия! И ко всем этим победам над пространством прибавляется победа над временем: возможно больше первого, возможно меньше второго -- вот к чему тянет человека ненасытность его. Вихри и потоки -- вот что он хочет создать, вот кого хочет обогнать. Обогнать, оставить позади себя, и с наименьшей затратой собственной силы: наибольший покой в наибольшем волнении, наибольшая недвижность в наибольшем движении, наибольшая безопасность в наибольшей опасности. Перед зеркальным окном ресторанного вагона сидеть, завтракать не торопясь, в то время как все кругом торопится, когда по сторонам "версты летят", -- какое упоение в сочетании контрастов! Обмануть природу, ее же законом победить ее закон, -- мчаться, вместо того чтобы стоять; лететь, вместо того чтобы падать; противопоставить горизонталь вертикали и вертикаль -- горизонтали. Да, странствие есть одно из проявлений шаловливости человеческой.

   Странствие есть память. Это прошлое в настоящем. Странствие, воспоминание о нем заселяет наши пустые мгновения; никакая пустыня не пуста, когда есть что вспомянуть. А никакая память с такой свежестью не сохраняется, как память о странствии. Не изменяется, -- и в этом самая ценность воспоминаний, -- не меняется наше к нему отношение: мы вспоминаем то, что было, и вспоминаем с тем же чувством, как когда оно было. Всякое свое странствие человек с собой несет, в себе несет, потому что каждое меняет его, после каждого он уже не тот; каждое новое странствие есть новое богатство, и никогда к этому воспоминанию не примешивается сожаление.

   Странствие -- ответ на притягательную силу далеких призывов. Это жажда нового, иного. Ностальгия по другому. "Где же лучше? Где нас нет". Странствие -- осуществляемость мечты, утоляемость тоски.

   И снится ей все, что в пустыне далекой,

   В том крае, где солнца восход,

   Одна и грустна, на утесе горючем

   Прекрасная пальма растет.

   Если бы она могла сдвинуться, сосна бы двинулась туда -- "в тот край, где солнца восход".

   Но не всегда утоляется тоска; утоление распаляет жажду. Чем больше знаем, тем больше хочется знать; чем больше видим, тем больше хочется видеть. В достижении томимся по исканию, в наслаждении вздыхаем, и сама пресыщенность полна желания. Всегда зовет к себе обратное тому, чего достиг. И не одни сосны на голых вершинах грезят о пальмах в пустынях далеких, но и пальмы грезят о морозной пыли и о небесных заревах, ложащихся на сталактиты обындевелых сосен...

   Вот почему всегда странствовал и будет странствовать человек; вот почему, пока жив, топчет землю пятою своей до тех пор, пока, как Гораций, "устав от моря и путей", не опочиет под землей.

ГЛАВА 1

Италия -- Альпы -- Итальянские города -- Флоренция -- Итальянская вилла -- Карло Плачи

   Переезжали ли вы когда-нибудь итальянскую границу? Если переезжали, то вы знаете этот трепет при приближении к заветному пределу; вам знакома эта глубина ощущений, воспоминаний, ожиданий, до краев, через край наполняющих ваше существо; вы испытали этот восторг, зажигающийся от всякого пустяка, -- от первой итальянской надписи, от первого звука итальянской речи, от итальянских таможенных служителей, которые, растравляя нетерпение, тем сильнее поднимают трепет ожидания. И наконец -- вход!

   Грязный буфет, длинные "фиаски" с вином, зеленая горгонцола и желтый стракино, скверный кофе в толстом фарфоре, твердый крученый хлеб, скверные длинные сигары с соломинкой. Да, и все это вызывает гимн в вашей душе.

   Одни названия пограничные -- разве не призывная труба? Понтэбба! Киассо! Беллинцона! Как врата света и тепла, встают они на холодных альпийских вершинах. Они зовут, и, дерзкими мостами пролетая над пропастями, проползая в черные норы туннелей, поезд вьется, стучит, дрожит, пыхтит, грохочет. Сквозь туман и облака прорезаются стрельчатые ели; сквозь грохот поезда слышны водопады, шум ручьев -- борьба воды и камня. И вся вода -- обратная, навстречу нам; мы в гору, а вода туда, откуда едем мы. Холодно, хмуро, сурово кругом...