IX

   Между тем в Петербурге происходило необычайное дело: судили кабинет-министра Артемия Петровича Волынского.

   Еще на страстной неделе 1740 года ему неожиданно был объявлен высочайший приказ не являться ко двору в наказание за то, что он отколотил палкой придворного "пииту" Тредиаковского.

   Волынский понял, что ему предстоит большая опасность, и бросился к всесильным вельможам просить их заступничества, но для него везде были закрыты двери.

   Тогда для решения вопроса о том, что делать, как быть, он собрал у себя совет, состоящий из друзей, в числе которых самыми преданными были Хрущев и Еропкин. Артемий Петрович рассказал им о той черной туче, которая готова над ними разразиться. Судили, рядили и пришли к тому заключению, что ему необходимо увидать императрицу Анну Иоанновну, рассказать ей все и просить ее защиты от такого могущественного врага, каким был герцог Бирон.

   -- Меня не допустят до государыни, враги зорко стерегут меня, -- проговорил Волынский, расхаживая по кабинету.

   -- Но видеть государыню тебе необходимо, от этого, может быть, все зависит, даже наша жизнь, -- заметил Хрущов.

   -- Да, да, я поеду к ней, расскажу ей о бедствии народа, буду просить у нее суда на притеснителей народа. У меня под руками есть доказательства, и я воспользуюсь ими! -- горячо проговорил Волынский.

   -- Смотри, Артемий Петрович, своею горячностью не испорть дела, -- промолвил Еропкин.

   -- Пришло время, господа, как говорится, все поставить на карту, даже и самое жизнь. У меня наболело сердце, глядя на то, как Бирон и другие немцы властвуют над нами, русскими прирожденными дворянами. Мы находимся у них в подчинении, они делают все, что хотят. Дольше терпеть это нельзя!

   -- Артемий Петрович, ты слишком громко разговариваешь, могут услыхать, -- предупредил Волынского Еропкин.

   -- Кажется, господа, фискалов между нами нет, -- окидывая быстрым взглядом своих гостей, проговорил Волынский.

   -- Но твои люди? Они могут услыхать.

   -- Прислуживает нам только один Кубанец, а остальным своим холопам я приказал ложиться спать.

   -- Кубанец! Да разве ты можешь поручиться за него? -- возразил Артемию Петровичу Хрущов.

   -- Кубанец предан мне, и я сейчас докажу вам это. Гей, Кубанец! -- отворяя немного дверь, громко крикнул Артемий Петрович.

   В кабинет смелой поступью вошел невысокий, коренастый человек в казацком казакине, лет шестидесяти. Это и был Кубанец, старый слуга Волынского, вывезенный им из Казани, где, как известно, Волынский был губернатором. Он был хитер и пронырлив и казался преданным своему господину, но на самой-то деле и был первым доносчиком на Волынского. Он подслушивал все, что говорилось в кабинете последнего, и старался запомнить то, что приходилось ему услыхать.

   -- Кубанец, ты ведь предан мне, не так ли? -- окидывая зорким взглядом слугу, спросил Артемий Петрович.

   -- Моя преданность, господин, тебе хорошо известна!

   -- Да, да, я знаю, верю, но ты должен доказать ее мне сейчас. Видишь ли: мне угрожает большая опасность, даже, может быть, гибель. У меня есть очень сильный враг, который и строит эту гибель, -- не спуская глаз с Кубанца, громко проговорил Артемий Петрович.

   -- Назови мне, господин, своего врага.

   -- А что ты с ним сделаешь? Он очень могуч.

   -- Пускай, мне все равно! Для тебя, господин, я своей жизнью не дорожу, -- тихо проговорил Кубанец, стараясь избежать взгляда своего господина.

   -- Спасибо, Кубанец, спасибо, убийства не нужно, и в твоей услуге я пока не нуждаюсь. Ступай! -- приказал Волынский и, когда Кубанец, низко поклонившись, вышел, спросил гостей: -- Ну, друзья, вы слышали?

   -- Не верь Кубанцу, Артемий Петрович, не верь! -- ответил Хрущов Волынскому. -- Слова -- вода. Да и не нравится он мне: глаза-то у него уж очень хитрые.

   -- Хорошо! Чтобы успокоить вас, я стану избегать говорить лишние слова в присутствии Кубанца, буду остерегаться его.

   Но было уже поздно. Этот лукавый раб продал Бирону своего господина, продал за деньги, как Иуда Христа.

   Враги Волынского -- Остерман, Куракин и другие -- шепнули подозрительному Бирону, что Волынский ведет под него подкоп. Герцог знал это и прежде, он ненавидел Волынского, а последний платил ему еще большей ненавистью. Бирону во что бы то ни стало нужно было погубить своего врага, нужно было очернить его перед государыней, обвинить в каком-либо преступлении. Но для этого требовались доказательства. Их не было, но их выдумали. Однако эти доказательства были недостаточны, так как походили просто на сплетню. На выручку врагам Волынского явился Кубанец.

   Бирон и другие враги Волынского обрадовались этому. Кубанец, по словам историка, был арестован по поводу взятых через него Волынским казенных сумм из конюшенного приказа. На допросе, вместо показания о суммах, следователи услышали от Кубанца неожиданные признания о тайных собраниях и возмутительных беседах в доме его господина. Следователи насторожились: в воздухе запахло лакомой жирной добычей. В тот же день Волынский был лишен свободы, с тем чтобы получить ее обратно в ином мире.

   Начались заседания следственной комиссии, наряженной над Волынским. Обвинители сплетали всевозможные вины, к чему самым удобным материалом служили беспорядочные, отрывочные показания Кубанца. Кубанец вписывал в свои донесения все фразы и обрывки фраз, которые, бывало, долетали до его уха во время собраний у Волынского. Следователям легко было выдергивать из этого набора наиболее пикантные словечки, составляя их в такую связь, которая раздувала обвинение до чудовищных размеров. Обвинение разрасталось с каждым новым допросом. Теперь уже не довольствовались первоначальными обвинительными пунктами о том, что Волынский подносил императрице разные проекты "якобы в поучение и наставление"; обвинители доходили до того, что по поводу составленной Волынским родословной Романовых приписывали ему преступный план посредством государственного переворота самому надеть на себя российскую корону.

   Все посетители вечеров Волынского были схвачены, и начались ужасные пытки в тайной канцелярии. Волынского пытали два раза: поднимали его на дыбу и повредили ему правую руку, так что он не мог подписывать свои показания.

   Но чего же хотели от него враги, выпытывая у него признание преступлений? Ведь, как говорит историк, намерение его произвести переворот не возбуждало уже никаких сомнений. Да главное, чего старались добиться у заключенных, -- это определение срока, когда было решено осуществить замысел. Во время пытки у Артемия Петровича спрашивали:

   -- Имел ты преступный умысел сделаться императором?

   -- И в мыслях его у меня никогда не было.

   -- Правду показывай, не то опять на дыбу поднимут...

   -- Я сказал правду. Какой вы еще от меня хотите?

   -- Повинись в своих преступлениях...

   -- В каких? Я их не знаю, -- слабым голосом ответил истерзанный пыткою Волынский.

   Но его врагам этого было мало, и опять началась ужасная пытка. Однако бывший вельможа упорно отрекался от возводимой на него клеветы, и от него ничего не добились.

   Но так или иначе, врагам Волынского нужна была его погибель, и ему был произнесен ужасный смертный приговор: вырезав язык, отсечь ему правую руку и голову.

   Говорят, у некоторых судей, подписывавших этот приговор, дрожала рука и слезы невольно выступали из глаз, но они все же сделали это: ведь Бирон хотел смерти Волынского, а кто же мог противоречить ему? Навлечь гнев Бирона было то же самое, что навлечь гнев государыни.

   Смертный приговор был подписан только судьями-вельможами, но не государыней. Бирону надо было сделать так, чтобы этот приговор подписала и монархиня земли русской.

   Держа приговор Волынскому в руках, герцог смелой поступью вошел в кабинет императрицы Анны Иоанновны. В последнее время она сильно изменилась: она похудела, побледнела, часто прихварывала и была крайне апатична.