Очутившись у себя в комнате, Эвелин плотно затворила дверь и легла на кровать. Ее тело пылало. Она никак не могла сообразить, что с ней происходит. То ей хотелось царапать свою кожу, то надавать себе пощечин, то броситься на пол и кататься по ковру. Особенно острым было ощущение в груди: обе груди набухли, как созревшие и готовые упасть с дерева плоды. Вскочив с постели, Эвелин направилась в комнату матери.

– Господи, девочка моя, что с тобой? Не заболела ли ты?

– Нет, мама, со мной все в порядке. Просто я задремала и видела дурной сон.

Миссис Беллингэм с облегчением вздохнула.

– Эвелин, послушай, мы с миссис Кроу договорились поехать в город. Если тебе нечего делать, может быть, ты побудешь с маленьким Джонни?

Эвелин и не заметила, что в углу на кресле сидел ее племянник, которому только что исполнилось шесть лет.

– Ну конечно, мама. Когда вы вернетесь?

– К обеду мы обязательно вернемся. Джонни, ты останешься с тетей Эвелин. Веди себя хорошо, не капризничай.

Миссис Беллингэм поцеловала дочь и вышла. Эвелин беспомощно посмотрела на ребенка.

– Подойди ко мне, Джонни.

Эвелин закрыла дверь на задвижку и легла на кровать. Мышцы ее живота напряглись, руки и ноги дрожали. Стало жарко… Она решила снять платье. Несколько секунд Эвелин испытывала смущение, ведь рядом был мальчик. Но Джонни смотрел в окно. Тогда она сбросила платье, оставшись в легкой нижней рубашке из прозрачного шелка.

– Тетя Эвелин, что это такое? Зачем это у тебя?

Джонни успел повернуться к девушке и показывал рукой на ее грудь. Эвелин почувствовала, что краснеет.

– Маленькие мальчики не должны задавать такие неприличные вопросы.

– А я видел, как мама кормила молоком сестренку. А вы можете кормить? – Джонни, еще раз тебе говорю, что про это нельзя спрашивать.

– Нет, правда, тетя Эвелин, вы можете?

Теплая волна разлилась по телу Эвелин. Ей вспомнилось, как однажды, в прошлом году, Миана помогала ей мыться в ванне и в тот момент, когда руки няни намыливали ее груди, соски неожиданно затвердели и точно такое же тепло захлестнуло девушку, заставило забыться… В возбуждении Эвелин повернулась к мальчику.

– Джонни, иди сюда. Если я разрешу тебе попить отсюда, так же, как твоя мама кормила сестренку, ты обещаешь мне, что никому об этом не расскажешь? Ты умеешь хранить тайны?

Мальчик важно кивнул головой. Дрожа от нетерпения, Эвелин растянулась на кровати.

– Ложись рядом, Джонни, – прошептала она, приподняв ребенка, уложила его к стенке. Она спустила лямки рубашки и высвободила правую грудь.

– Не бойся. Давай…

Мальчик обхватил кончик груди и сжал его. Со стоном Эвелин притянула русую голову вплотную к себе.

– Так, так, Джонни… Возьми в рот и соси. Ну давай же…

Сосок был у мальчика во рту. Эвелин прижимала его затылок… Сильнее, еще сильнее… Она чуть не вскрикнула, почувствовав, как острые зубки неумело касаются нежной кожи… Мягкая рука сдавливала свод груди, губы охватывали сосок, причмокивая… Эвелин хотелось, чтобы грудь заполнила собой маленький ротик, чтобы его зубы впились в нее. Когда острый язычок касался самого центра набухшего возвышения, девушка вскрикивала от наслаждения. Она никогда не думала, что боль может быть такой приятной. Один из ее вскриков испугал ребенка, он резко отпрянул от нее. Эвелин всхлипнула от досады. Желание жгло ее… Никакой стыд не мог погасить этот огонь.

– Джонни, слушай. Если ты погладишь меня вот здесь, в этом месте, ты увидишь фокус. Правда-правда… Очень интересный фокус.

Медленно, как во сне, Эвелин подняла вверх юбку, сбросила трусики и расставила ноги. Провела рукой по пушистому лобку и раздвинула обрамленные золотистыми волосами большие губы. Взяла руку мальчика в свою.

– Гладь здесь и смотри…

– А что я увижу, тетя Эвелин?

– Гладь и увидишь. Вот здесь… Так… Вот так, продолжай…

Бархатными пальцами Джонни поглаживал скользкую влажную плоть. С каждым их движением там прибавлялось жидкости, истекавшей из истомленного тела. Один из пальчиков нащупал бугорок в передней части раскрытого органа. Обнаружив, что он вздрагивает при каждом прикосновении, мальчик начал играть с приподнявшимся миниатюрным органом. По телу Эвелин пробежали сладострастные разряды, словно электрические, начинавшиеся именно оттуда, из источавшего блаженство центра…

– Три, Джонни, три, – кричала Эвелин. Она боялась, что мальчик снова может остановиться. – Пожалуйста, Джонни, три… Сейчас ты увидишь фокус!

– Когда же, тетя Эвелин? – ребенок начинал хныкать.

– Сейчас, сейчас, – задыхаясь проговорила она. – Сильнее, сильнее…

Так, сейчас будет…

Что-то говорило Эвелин, что вот-вот ни с чем несравнимое наслаждение нахлынет на нее…

– Сейчас, Джонни, постарайся еще…

Ей трудно было говорить. Детские ладошки уже не ласкали и не гладили – они шлепали ярко-красную плоть, бесстыдно выставившуюся из разъятых губ.

– Еще, Джонни, еще… Еще!

Ладошки сжались в кулаки, которые колотили вокруг охваченного огнем источника наслаждения. Вдруг что-то взорвалось в нижней части живота Эвелин, давивший там тяжелый камень как будто мгновенно расплавился, его куски улетучились бесследно. Тело ее сотрясалось, спазмы каскадом следовали друг за другом…

Эвелин лежала, закрыв глаза. Руки и ноги уже не дрожали, они стали невесомыми. После полученного удовольствия хотелось спать. Она не слышала, как тонкий голосок жалобно повторял:

– Где же фокус, тетя Эвелин? Ведь ты же обещала! Где же он? Ну, где же?

На следующий день Эвелин проснулась поздно. Она не стала звать Миану, оделась сама и спустилась в столовую. Отец и мать уже заканчивали второй завтрак. Эвелин заняла свое обычное место. События вчерашнего дня не покидали ее, всплывали яркими образами… Она повернулась к отцу:

– Сегодня я думаю поехать покататься вечером, когда спадет жара.

– Пожалуйста, Эвелин, обещай мне, что всегда будешь брать с собой Абулшера. Восемнадцатилетней девушке неприлично, да и небезопасно ездить одной по местам, где полно сипаев.

Когда убирали со стола, Эвелин обернулась к слуге:

– Фаиз, сходи к Абулшеру и скажи, чтобы он приготовил лошадей к шести часам.

Через полчаса Фаиз постучал в дверь гостиной, где Эвелин разговаривала с отцом. Поклонившись, слуга доложил:

– Мисс-сахиб, Абулшер сказал, что заболел и не сможет сегодня ехать с вами.

– Заболел? Что за ерунда!

Слова вырвались у Эвелин прежде, чем она успела подумать над их смыслом. Полковник Беллингэм поднял брови:

– Если грум заболел, возьми кого-нибудь другого. Например, Икбая, он должен быть свободен сегодня.

Эвелин закусила губу. Снова она сделала глупость.

– Спасибо, я сама разберусь.

С этими словами она поднялась и вышла.

Прошло два с лишним часа. Эвелин не находила себе места. Ярость клокотала в ее душе. Проходя по саду, она сорвала ветку с похожего на иву дерева. Оборвала с нее листья, получился гибкий, как хлыст, прут. Замахиваясь прутом то влево, то вправо, стала сбивать им цветы. Прут действовал, как острая сабля, за Эвелин потянулась по земле разноцветная цепочка. "Значит, он смеет отказываться! Я покажу ему! Я сделаю так, что его снова будут сечь! Вот так! До крови!"

Незаметно для себя Эвелин оказалась на аллее, которая вела к южной ограде – туда, где находились приземистые домики туземцев. Еще сотня шагов, и она увидела дом, перед которым была позавчера. Какая-то женщина сидела у входа; заметив Эвелин, она испуганно вскочила и скрылась внутри. "Кто она? Его жена? Или сестра?"

Остановившись перед входом, завешанным куском зеленой ткани, Эвелин негромко позвала:

– Абулшер!

Занавеска отодвинулась. Появился тхалец, его лицо было сумрачным.

– Вы звали меня?

– Да, я хочу, чтобы лошади были оседланы к шести вечера.

– Я болен. Пусть с вами поедет кто-нибудь другой.

– Но мой грум – ты, Абулшер.