Мама часто говорила мне, чтобы я порисовала что-нибудь другое, что эти буквы оставят следы на экране, если я буду писать одно и то же. И она оказалась права. Спустя некоторое время, как бы я ни трясла экран, пытаясь стереть изображение, буквы все равно никуда не девались.

Я знала, что сейчас будет то же самое, только на этот раз эти слова навечно запечатлеются в моем мозгу.

Мне кажется, тебе все идет.

Неужели Найл Стелла и правда это сказал? Или у меня удар? Смогу я думать о чем-нибудь другом в своей жизни?

Когда я пришла в чувство, я осознала, что он уже уходит. Я поспешила за ним, мы миновали дверь-вертушку и пошли направо по Пятьдесят шестой улице.

Мне кажется, тебе все идет.

– …хорошо? – произнес он, и я моргнула.

– Прости, я отвлеклась, – сказала я, пытаясь поспевать за его размашистыми шагами. И правда, идти рядом с ним – все равно что бежать рядом с жирафом.

– Я спросил, прислала ли моя помощница Джо все, что надо? Все в порядке? Я бы не стал ничего посылать тебе, мы же не работаем в одном отделе, но сейчас мне кажется, что нам обоим надо быть в курсе.

– О да. Да, – кивнула я. – Я получила почту вчера, как только мы приземлились. Она очень… эффективна.

Найл Стелла моргнул своими непристойно длинными ресницами.

– Она – да.

– Как давно она у тебя работает? – спросила я отвлеченно. Я никогда не оказывалась рядом с ним при свете дня и сейчас поразилась, до чего он хорош: прекрасная кожа, чистая и гладкая, без единого изъяна. Он явно тратит много времени на бритье, все выглядит идеально.

Он подумал.

– Двенадцатого сентября будет четыре года.

– Ого. Ничего себе.

Он улыбнулся и посмотрел в свой телефон.

Мне кажется, тебе все идет.

Утренний воздух холодил мое лицо, и я закрыла глаза, радуясь сильному ветру. Он помогал мне прочистить мозг, пока мы шли по улице, а потом повернули на Шестую авеню.

Только сейчас мне пришло в голову, что это мое первое утро в Нью-Йорке. Лондон – большой город, да. Но у меня всегда было ощущение, что я нахожусь в месте, которое существует уже много столетий, что дома, дороги и деревья выглядят примерно так же, как тогда, когда их построили и посадили. В Нью-Йорке, конечно, тоже есть старинные здания, но здесь так много нового и современного, в небо простираются стекло и металл. Постоянный цикл перерождения. По обе стороны было много лесов, и мы то и дело проходили под ними или следовали по знакам, указывающим путь обхода.

Я попыталась воспользоваться этим временем, чтобы обдумать то, что нам сегодня предстоит: назначить встречи с местными официальными лицами, получить расписание всех выступлений, составить список станций метро, которые больше всего нуждаются в перестройке.

Но я не могла сосредоточиться, и всякий раз, когда шум дорожного движения приглушался и мои мысли наконец обретали связность, Найл, обходивший кого-то из пешеходов, задевал меня за плечо. То он замечал шатающуюся доску на деревянном настиле и предупреждающим жестом прикасался к моей руке. Мы шли минут пять, и если бы меня спросили, о чем я думаю, я бы пробормотала что-то неразборчивое и неловко засмеялась.

Мы дошли до поворота и остановились на светофоре. Найл убрал в карман телефон и встал на приличном расстоянии от меня, но достаточно близко, чтобы рукав его пиджака задевал мой жакет, когда я поправляла ремешок сумки на плече. Этим холодным утром наше дыхание оставляло облачка пара в воздухе. Мне приходилось заставлять себя не пялиться на его губы, особенно когда он облизывал их.

Когда зажегся зеленый свет, толпа перед нами тронулась с места и я почувствовала на своей пояснице его ладонь, подталкивающую меня вперед.

Его рука у меня на спине… в нескольких сантиметрах от моей попы. И если бы он прикоснулся к моей попе, это было бы все равно как если бы он потрогал меня между ног. Так что да, мой мозг отреагировал примерно так же, как если бы Найл Стелла погладил мой клитор, и я споткнулась и чуть не упала.

Мы перешли дорогу, и он наконец сделал над собой усилие и замедлил шаги.

– Тебе не стоит подстраиваться под меня, – сказала я. – Я могу идти быстро.

Найл Стелла покачал головой.

– Прости? – переспросил он, делая вид, что не расслышал. Итак, первое: он пытается быть вежливым и не признает, что мои более короткие ноги не могут шагать так же широко и быстро, как его. И второе: он ужасный лжец.

– Ты же чуть ли не восемь футов ростом. И ноги у тебя почти в два раза длиннее. Конечно, ты ходишь быстрее. Но я могу держаться с тобой вровень, я не буду тебя задерживать.

Он слегка покраснел и улыбнулся.

– Ты же тут чуть не упала, – заметил он, махнув рукой на проезжую часть, оставшуюся позади. У меня сердце забилось быстрее, и это не имело ничего общего с тем, что нам приходилось в быстром темпе идти по улицам Нью-Йорка.

– Я пыталась быть вежливой и делать вид, что ничего не произошло, – рассмеялась я. Обрадовалась, что он смотрит вперед, потому что моя улыбка была настолько широкой, что лицо могло вот-вот треснуть. – К черту нарядную обувь, в следующий раз я обую «Найки».

– Эти неплохие, – сказал он, кивнув на мои сапоги. – Симпатичные. Насколько я помню, Порция носила высокие каблуки даже во время путешествий. Она… – Он замолчал, взглянув на меня с таким видом, как будто только что осознал, что я могу быть не в курсе его личной жизни. – Прости. Не буду утомлять тебя подробностями.

Что-что?

Даже по его профилю я видела, что он нахмурился. Он явно не собирался пускаться в воспоминания, но я не могла не признать, что в глубине души я в восторге. Он снял свою защиту, пусть даже на мгновение.

– Порция – это твоя бывшая жена? – спросила я, стараясь говорить легко и небрежно. И не показывать, что я жадно впитываю каждое слово. Он упомянул о ней в самолете, но имени не назвал.

Мы прошли несколько шагов в молчании, и только потом он кивнул, но больше ничего не сказал. Мне доводилось видеть бывшую миссис Стелла лишь мельком, но я тогда не знала, что это она, поэтому толком не рассмотрела ее. Я слышала кое-какие рассказы, но только урывками. Такое ощущение, что у нас в офисе было неписаное правило: немножко посплетничать можно, но слишком много подробностей – дурной тон.

Мы прошли мимо трех красивых бронзовых, покрытых патиной безголовых статуй перед небоскребом – одна стояла с одной стороны здания, остальные две – со другой.

– Они должны изображать Венеру Милосскую, – заметила я, указывая на статуи. – Их называют «Смотрящие на авеню»[1].

Он проследил за моим взглядом.

– Но у них нет голов, – возразил он. – И они никуда не смотрят.

– Я об этом не подумала, – ответила я. – Красивые груди, однако.

Найл издал такой звук, словно чем-то подавился.

– Что? – спросила я, засмеявшись. – Это правда! Город получает из-за этого много жалоб.

– Из-за грудей или из-за отсутствия голов? – уточнил он.

– Может, и потому, и потому?

– Откуда ты все это знаешь? Ты же говорила, что никогда не была здесь.

– Моя мама была очарована Нью-Йорком. Так что я могу быть твоим гидом и утомить тебя миллионом подробностей.

– Звучит заманчиво, – сказал он, но его голос был странным. Это сарказм или…

О боже мой.

Я резко остановилась, и Найлу пришлось обернуться.

– Что такое? – спросил он, глядя вперед, словно пытаясь понять, из-за чего я остановилась. – Все в порядке?

– Концертный зал «Радио-сити», – завороженно сказала я и ускорила шаг.

– Достопримечательность, – сказал он с ноткой веселья в голосе и легко догнал меня, когда я рванула вперед.

– Здесь каждый год показывают рождественский спектакль, и моя мама умрет при мысли, что я так близко. – Мои перчатки были слишком скользкими, и я не могла схватить телефон, лежавший в кармане жакета. – Сфотографируешь меня?

Можно подумать, я попросила нарисовать меня обнаженной.