Да, Зощенко твердо решил – писать только о новой жизни и по-новому: ни прежней жизни, ни прежних читателей уже не будет! Да, старый мир «прикончили». Но кто – победитель? С кем «пир-ровать»? Опечатка случайная, и тем не менее, наверное, правильная. Именно «пирровать»!.. На всякий случай поясню: подразумевается историческая «Пиррова победа» – больше похожая на поражение. Старый мир прикончили. Но кто – победитель?

В рассказе «Любовь» Гришка Ловцов (фамилия весьма характерная), «кончивший» какую-то барскую усадьбу и прогуливающий денежки, уводит еще и жену у «длинноусого» рыхлого интеллигента. Зощенко и сам такой – рыхлый интеллигент. И у него тоже порой «уводят жену» (о ее романах известно немало). У нее тоже появляются поклонники, например, пролетарский поэт Василий Князев, говоря прежним языком – «хам», которого не удерживают ни правила, ни приличия. Как же чувствует себя Зощенко среди этих «новых героев»? Внешне ведет себя сдержанно (даже громких скандалов Вере не устраивает) и пишет «про них» – завоевателей, варваров.

Герой рассказа «Гришка Жиган» – ловкий конокрад, который, даже будучи пойман мужиками на ярмарке с краденой лошадью, ловко выкручивается, хитро играя словами – зощенковская виртуозность языка тут уже, безусловно, есть. Так кому Зощенко отдает свой дар? Им, ворам и грабителям! Вот кусок:

«А купчик медлил и спрашивал:

– Ну, а она, боже сохрани, не краденая?

– Краденая? – обижался Гришка. – Эта-то лошадь краденая? У краденой лошади, господин купчик, взор не такой. Краденая лошадь завсегда глазом косит. А тут, обратите внимание, какой взор. Чистый, королевский взор. И масть у ней королевская».

А когда Гришку ловят мужики и хотят убить, «заговаривает» их, почти до восхищения, и мужики поддаются:

«Соврал, собачий хвост. Как пить дать соврал. А ведь каково складно вышло. Ах ты, дуй его горой! Такого и бить-то жалко!»

Зощенко своим талантом спасает, выгораживает этих «героев» – так, что их и бить-то жалко! И в этом одна из причин его популярности среди весьма разношерстной публики, составляющей народ.

Надо сказать, что в 1918-м, вернувшись из Архангельска в Петроград, Зощенко какое-то время работал подмастерьем в сапожной мастерской.

«Я сижу на низеньком табурете. На моих коленях чей-то потрепанный сапог. Рашпилем я подравниваю только что прибитую кожу подметки.

Я – сапожник. Мне нравится эта работа. Я презираю интеллигентский труд – это умственное ковыряние, от которого, должно быть, исходят меланхолия и хандра.

Я не вернусь больше к прошлому. Мне довольно того, что у меня есть.

Напротив меня, за низким грязным столом, сидит хозяин Алексей Алексеевич – толстый сапожник в никелированных очках. Рядом с ним его племянник – подросток Андрюшка. Они оба работают сосредоточенно.

Подросток не без лихости бьет молотком по подметке.

Позади, на деревянном диване, – белобрысый хозяйский сын. Оболтусу двадцать лет. Он поступает в консерваторию, на класс скрипки. По этой причине он не работает. Он сидит с газетой в руках.

Засмеявшись, подросток Андрюшка начинает рассказывать историю о том, как летом один жилец свалился из окна второго этажа. Выпив денатурату, он заснул на подоконнике и, потянувшись во сне, упал в сад. Побился, но не убился.

Третью неделю я каждый день слышу эту историю. Тем не менее все смеются. И я тоже смеюсь – это почему-то смешно».

Герои Зощенко – вот они! Но все же молоток в руках вместо пера – не совсем то. Как говорил Горький – «повар сам не обязан вариться в супе». Надо быть с поварешкой рядом с кипящим супом – но все же сохранять некоторую дистанцию. В июне 1918 года Зощенко поступает телефонистом в пограничную охрану Стрельна – Кронштадт. Руки заняты, но все же не так, как в сапожном деле, – можно писать. Он пишет о бедноте, о деревне, но языком прежним, из прежней жизни. Похоже, Ницше, Уайльд, Пшибышевский – все еще его кумиры! Он пишет о безвольном Керенском и о «чудесной дерзости» большевиков, которые, ни перед чем не останавливаясь, взяли власть. Он посылает свое творение – рассказ «Чудесная дерзость», подписанный псевдонимом М. М. Чирков, в «Красную газету». Зощенко восхищен «чудесной дерзостью» большевиков, перевернувших Россию. Зощенко ходит на Конногвардейский бульвар, вскоре ставший бульваром Профсоюзов, где расклеивают «Красную газету», и регулярно читает отдел, который называется «Почтовый ящик».

Тут надо сделать некоторое замедление и разъяснить ситуацию тех дней. Не только из скромности он послал свое произведение под псевдонимом. С 6 сентября 1918 года в той же «Красной газете» под рубрикой «Ответ на белый террор» печатались списки «заложников», среди которых было немало бывших офицеров царской армии. Брать заложников стали после убийства Урицкого и покушения на Ленина. Людей хватали без разбора – точнее, все же с разбором, предпочитая «бывших», – и в случае какого-то враждебного выступления против властей всех заложников расстреливали. Так что фамилия Зощенко, офицера царской армии, не должна попадаться на глаза – большевики запросто, с «чудесной дерзостью», могут схватить и расстрелять. И вот однажды «М. М. Чирков» с содроганием читает в «Почтовом ящике»: «М. М. Чиркову. – Нам нужен ржаной хлеб, а не сыр бри». Раскусили, какой это М. М. Чирков! Хвалит большевиков – а язык-то прежний, дворянский! Их не проведешь!.. Видимо, не только из-за страсти к путешествиям Зощенко вскоре уходит «в отпуск по болезни» с должности телефониста пограничной охраны Стрельна – Кронштадт и уезжает к сестре Елене (той самой Лельке) в усадьбу Маньково в Смоленской губернии, где в бывшем поместье ее мужа она работает счетоводом. Это скорее похоже на бегство. Таково первое движение от соприкосновения Зощенко с советской печатью: бежать! Засветившись в одной из рубрик «Красной газеты», он может легко появиться в той же газете в списке расстрелянных – за «бывшими» явно ведется целенаправленная охота. Многие исследователи – да и сам Зощенко – искали причины угнетенного состояния его психики. Но кроме глубинных причин подействовали, видимо, и причины простые и реальные – страшновато увидеть грубый отзыв в свой адрес (пусть и под псевдонимом), рядом со списками заложников-смертников. Такое может подорвать спокойствие навсегда.

Конечно, дотошные литературоведы (в данном случае Е. Захаревич) установили, что ответ Михаилу Зощенко насчет «сыра бри» пишет на самом деле «известный сатириконский поэт», сотрудничающий с газетой, и именно он направит «Зощенко в нужное русло. И именно тогда писатель откажется от символистской эстетики и начнет выражаться языком, понятным многомиллионной читательской аудитории».

Видимо, это правда: так рождался его язык. И уже вскоре в его рассказе «Я очень не люблю Вас, мой господин» – весьма напыщенном, вдруг мелькает уже чисто зощенковская фраза: «Сегодня возбужу вопрос с точки зрения».

К сестре Елене Зощенко съездил скорее неудачно. Еще в детстве Лелька, как ее звали в семье, командовала братьями и сестрами. Отчаянно смелая и практичная, склонная к авантюрам, только она могла устроиться в бывшем имении родителей своего мужа, погибшего белого офицера, на должность секретаря сельсовета и умудриться еще как-то владеть ситуацией, командовать людьми, устраивать нужных людей (в данном случае младшего брата) на службу, когда повсюду царила безработица. Естественно, что измученный Михаил потянулся к ней, в надежде найти защиту «под крылом» старшей сестры, которая, казалось, нигде не пропадет и везде найдет выход. Лелька и позже спасала его – когда Зощенко с его рассказами обложили со всех сторон, он написал серию замечательных детских рассказов «про Лельку и Миньку», и это на время спасло его, а рассказы эти навсегда остались в литературе. А тогда, в 1918 году, вооружившись книгами по птицеводству и кролиководству, он покупает билет до поселка Красный Смоленской губернии, оттуда добирается до усадьбы Маньково и оказывается у сестры.

Дотошные исследователи Зощенко восстановили буквально все, в том числе и точное произношение названия усадьбы. Оказывается, там есть две деревни рядом с похожими названиями – Ваньково (с ударением на «а») и Маньково.