Кэт Макдональд обнаружила еще одну особенность мегабогатых людей, этих больших детей, которые умудрились скопить состояние, размер которого не укладывается в голове: они считают себя вправе говорить от имени всех, кто находится с ними в одной комнате.

Мелисса изобразила на лице улыбку Моны Лизы, повернулась (чем не пируэт?) и покинула комнату. Выплыла из комнаты. Ей было около сорока пяти лет, но выглядела она гораздо моложе. Ее нельзя было назвать сексуальной: в ней не было ни капли вульгарности. Она скорее была похожа на гламурную Снежную королеву, этакую Ингрид Бергман. Но какой бы холодной она ни выглядела, Кэт все равно казалось, что мужчины представляют себе, как красиво выглядят ее свободные от шпилек и заколок каштановые волосы, разметавшиеся по подушке. Или как ее коралловая помада оставит след на жемчужно-белых зубах, отпечатается на чьей-то щеке. Кэт, считавшая себя дурнушкой, по крайней мере раз в день говорила себе, что не завидует изящному холодному личику.

Или заду в форме сердечка.

Кэт вернулась к другой стороне кровати и приготовилась поднимать левую ногу Ньюсома, пока тот не завопит свое обычное: «Прекрати, черт бы тебя побрал! Или ты хочешь меня убить?» Если бы на твоем месте был другой пациент, я бы рассказала о том, как бывает в жизни. Хватит искать легких путей, их не существует. Даже если ты шестой в списке самых богатых людей мира. У тебя есть я, и я помогу тебе, если ты позволишь. А покуда будешь думать, что за деньги можно выбраться из любого дерьма, ты так в нем и останешься.

Подложив под его колено подушку, она обхватила руками дряблые складки плоти, которые уже давно должны были превратиться в мышцы, и начала сгибать ногу. Сейчас он снова заорет на нее, требуя остановиться. И она остановится. Потому что пять тысяч долларов в неделю к концу года складываются в кругленькую сумму в четверть миллиона. Интересно, понимает ли он, что часть этих денег платит за мое молчание? Наверняка понимает.

А теперь расскажи им про докторов – из Женевы, Лондона, Мадрида, Мехико, и так далее, и тому подобное.

– Я консультировался с докторами по всему миру, – продолжал Ньюсом, обращаясь исключительно к Райдауту. Тот до сих пор не произнес ни слова, просто сидел, вытянув покрасневшую от бритья шею из застегнутой на все пуговицы пасторской рубашки. Он был в тяжелых желтых ботинках, каблук одного из которых почти касался черной коробки для завтраков.

– Учитывая мое состояние, было бы гораздо проще консультироваться с врачами в режиме телеконференции, но только не в моем случае. Несмотря на боль, я ездил ко всем врачам лично, да, Кэт?

– Да, это так, – ответила Кэт, продолжая сгибать ногу. Он мог бы уже ходить, не относись к боли, как ребенок. Избалованный ребенок. На костылях, да, но ходил бы! А на будущий год ему и костыли бы не потребовались. Но он и в следующем году будет лежать на этом произведении искусства за двести тысяч долларов, на этой больничной кровати. И она будет рядом. Будет получать свою плату за молчание. Сколько оно может стоить? Два миллиона? Почему-то сейчас она подумала именно об этой цифре, хотя еще недавно оценивала его в пятьсот тысяч. Аппетиты росли. С деньгами всегда так.

– Мы встречались со специалистами в Мехико, Женеве, Лондоне, Риме, Париже… где еще, Кэт?

– В Вене, – подсказала она. – И в Сан-Франциско, конечно.

Ньюсом фыркнул.

– Тот врач заявил, что я сам придумываю себе эту боль, чтобы не трудиться над восстановлением. Так он сказал. Пакистанский чурка, педик. Как вам такое сочетание? – он скрипуче рассмеялся и уставился на Райдаута. – Надеюсь, я не оскорбил ваши чувства, святой отец?

Райдаут очень медленно повернул голову сначала в одну, потом в другую сторону.

– Ну и хорошо. Кэт, хватит.

– Может, еще чуть-чуть? – попробовала она уговорить его.

– Хватит, я сказал. Достаточно.

Она опустила его ногу на кровать и занялась левой рукой. Против этого он не возражал. Он часто говорил, что обе его руки тоже сломались, но это не было правдой. На левой руке вывих, не более того. Он всем и каждому сообщал, как счастлив, что не пользуется инвалидной коляской. Впрочем, наличие больничной кровати со всеми возможными и невозможными прибамбасами вызывало сильное подозрение, что в ближайшем будущем его счастье ничем не будет омрачено. Навороченная больничная кровать и была его инвалидным креслом. Она ездила на колесах. На ней он катался по всему миру.

Невротические боли, думала Кэт, тайна за семью печатями. Возможно, ее так и не удастся разгадать. В какой-то момент наркотики перестают помогать.

– Все доктора пришли к выводу, что я страдаю от невротических болей.

И просто трушу.

– Это тайна за семью печатями.

И прекрасный предлог.

– Возможно, ее так и не удастся разгадать.

Особенно если ты не пытаешься.

– Наркотики больше не действуют, и доктора не могут мне помочь. Вот почему я пригласил вас сюда, отец Райдаут. Я наводил справки, и мне сказали, что вы очень сильны в… лечении таких, как я.

Райдаут встал. Кэт и представить себе не могла, насколько он высокий. Тень, которую его фигура отбрасывала на стену, была еще длиннее – почти до самого потолка. Его глубоко посаженные глаза торжественно смотрели на Ньюсома. Без всякого сомнения, у Райдаута была харизма. Это не удивляло Кэт, шарлатанам всех видов и мастей без нее не обойтись. Тем не менее, Кэт была поражена ее масштабом, о котором и не подозревала, пока он не поднялся со стула. Дженсен вывернул шею, глядя на него. Боковым зрением Кэт заметила какое-то движение; она оглянулась и увидела в дверях Мелиссу. В комнате теперь собрались все, кто был в доме, кроме кухарки Тони.

Ветер за окном усилился и зловеще завывал. Оконные стекла дрожали.

– Я не лечу, – произнес Райдаут. Кэт знала, что он из Арканзаса – новый реактивный «Гольфстрим IV» последней модели, принадлежащий Ньюсому, летал за ним именно туда, – но говорил ровно и без акцента.

– Нет? – Ньюсом выглядел расстроенным, разозленным и немного испуганным. – Я же послал целую команду сыщиков, и они мне сказали, что во многих случаях вы…

– Я изгоняю.

Кустики бровей взлетели вверх:

– Простите, что?

Райдаут подошел к кровати и встал рядом, держа перед собой руки с длинными сплетенными пальцами. Глубокие глаза мрачно смотрели на человека, лежащего в кровати.

– Я изгоняю из искалеченных людей паразитов, которые питаются их болью, точно так же, как дезинсектор уничтожает насекомых-вредителей, например термитов, пожирающих изнутри дом.

Вот теперь, подумала Кэт, я знаю все. Но Ньюсом пришел в восторг. Как ребенок, впервые увидевший на улице наперсточника, подумала она.

– Вы одержимы, сэр.

– Да, – сказал Ньюсом, – именно так я себя и чувствую. Особенно ночью. А ночи у меня… очень длинные.

– Все мужчины и женщины, страдающие от боли, одержимы. Но есть несчастные, к которым, к сожалению, можно причислить и вас, чья проблема гораздо глубже. Одержимость – это не временный процесс, а постоянное состояние. И оно имеет тенденцию к ухудшению. Доктора в это не верят, они занимаются наукой. Но вы же верите, не так ли? Ведь страдаете именно вы.

– Да, – прошептал Ньюсом. Кэт, сидящая на стуле у кровати, едва сдержалась, чтобы не закатить глаза.

– У этих несчастных боль открывает путь богу-демону. Он мал, но очень опасен. Он питается особым видом боли, которая возникает у особенных людей.

Гениально! – подумала Кэт. Это не может ему не понравиться.

– Как только этот бог проникает в человека, боль становится мучительной. Он точит человека, как термит дерево. Высасывает его до капельки. Потом бросает, сэр, и уходит.

Кэт сама удивилась, когда у нее вырвался вопрос:

– Интересно, и что это за бог? Наверняка не тот, которому вы молитесь? Не бог любви? Во всяком случае, этому меня с детства учили.

Дженсен нахмурил брови и покачал головой. Он явно ждал взрыва негодования от своего босса… Но Ньюсом лишь слабо улыбнулся: