Смерть Питера вызвала перемещения в коллективе. Первыми кандидатами на его место оказался дуэт ведущих Элизабет Варгас и Боба Вудрафа. Боб был корреспондентом, которого я впервые увидел в президентском люксе в отеле «Мариотт Исламабад». Но через пару недель после назначения Боб налетел на дорожную мину в Ираке и чуть не умер. Тогда Чарли Гибсона из передачи «Доброе утро, Америка» переместили в вечерние новости, а Робин Робертс стал соведущим Дайаны Сойер.

Тем временем Теда Коппел сместили из «Ночного контура» и заменили тройкой ведущих: Синтией МакФадден, Мартином Бэширом и Терри Мораном. Меня поставили на место Терри в воскресном выпуске «Мировых новостей» – это повышение я посчитал неизмеримым преимуществом.

Шаг вверх по карьерной лестнице не уменьшил моей нервозности, даже наоборот. Да, чертовски приятно стоять у руля службы новостей каждый воскресный вечер – выбирать сюжеты, составлять из них передачу и вести ее прямо с того самого места, на котором когда-то сидел Питер Дженнингс. Когда меня спрашивали, я говорил, что у меня лучшая работа в мире. И я не кривил душой. Но моя удача означала, что теперь я гораздо больше беспокоился о том, что могу потерять.

Конкуренция тоже обострилась. Я был в АВС уже 5 лет, и вдруг число молодых людей резко возросло. Теперь я должен был следить не только за Дэвидом Райтом. Появился Крис Куомо, харизматичный и привлекательный, выходец из известной семьи нью-йоркских политиков. Он заместил Робина Робертса в «Доброе утро, Америка». На арену вышел Билл Вейр, удивительно остроумный ведущий местных спортивных новостей, его назначили соведущим недавно созданного воскресного выпуска «Доброе утро, Америка». А еще был Дэвид Мьюир, всеми любимый и очень трудолюбивый ведущий, которому посвятили чудесную полосу в «Men’s Vogue», и который теперь возглавлял субботний выпуск «Мировых новостей».

Мои отношения с этими молодыми людьми были отличными. Мы стали друзьями. Но это не отменяло того, что мы были обречены отвоевывать друг у друга ограниченный ресурс эфирного времени, а точнее, задания на крупные репортажи, а также возможность заменить основных ведущих, когда они куда-то уезжали.

Мои мысли постоянно бегали по кругу: «Сколько сюжетов я сделал на этой неделе?» Этот бег начался, когда я перебрался сюда из местных новостей, и теперь он перешел в ускоренный режим, но с новым оттенком личного отношения. Раньше я боялся, что меня растопчет кто-то из ветеранов, сейчас же меня обжигала вероятность оказаться хуже кого-то из ровесников. Каждый день я смотрел краткие изложения передач (компьютер составлял список сюжетов), чтобы быть в курсе, кто что делает. Если кто-то получал сюжет, который я хотел сделать, я чувствовал горячий поток возмущения, как будто вытекающий из солнечного сплетения.

Я получал данные.

Вейр готовит репортаж о выборах нового Папы? Мьюир замещает Куомо?

Из этого мгновенно вырабатывались далеко идущие выводы.

Это означает, что директор Х или ведущий Y ненавидит меня → моя карьера обречена → я сгину в трущобах где-нибудь в Миннесоте.

Иногда еще до того, как я успевал об этом подумать, я обнаруживал, что говорю совершенно неподобающие вещи по телефону кому-нибудь из руководства.

На наших регулярных встречах доктор Бротман внимательно выслушивал мои проблемы. У него тоже была непростая работа, полная конкуренции и переговоров с начальством больницы. Но он часто думал, что я явно слишком близко к сердцу принимаю внутренние события АВС. Согласно его теории, если раньше я использовал наркотики, чтобы заменить эмоции от войны, теперь я раздуваю переживания на работе, чтобы заместить наркотики.

Возможно. Я же всерьез верил, что заламывание рук и скрежет зубовный неизбежны в гонке за успехом, и не собирался оставлять идею «платы за безопасность».

Я продолжал бороться с последствиями панических атак, наркотической зависимости и усиливающимся давлением на работе. Я даже подумать не мог, что религиозные традиции, о которых я рассказывал в репортажах, могут оказаться хотя бы немного полезными для меня лично. Вера была для меня просто рабочей темой. Она не представляла для меня той же ценности, что и для верующих, не отвечала на вечные вопросы и не была связана с духовными потребностями.

При этом я продолжал работать над глубиной своих репортажей, оставляя без внимания острые моменты культурных войн. Я ездил в Солт-Лейк-Сити рассказать об Апостолах мормонской церкви, я разговаривал с главой викканской[14] общины в Массачусетсе, я даже делал репортаж о ежегодном собрании организации Американских Атеистов. По настоянию Вонбо мы сделали серию репортажей под названием «Проверка веры». В числе прочих там была история о том, как совет Унитарианской церкви в Калифорнии не мог решить, принять ли к себе человека, совершившего в прошлом преступление сексуального характера. Другой сюжет касался женщины-священника Англиканской церкви, которая после глубокого покаяния призналась в том, что она верит как в христианство, так и в ислам.

Я развивал тему духовного возрождения. Она была слишком сочной и богатой, чтоб ее пропускать. Знакомство с Тедом Хаггардом очень пригодилось при проверке точности и полноты моих репортажей. Он стал моим первым советником, когда мне нужны были ответы на вопросы о евангелистах. Он всегда был готов поговорить со мной без камеры и моментально отвечал на электронные письма.

Когда Пэт Робертсон публично заявил, что США должны послать «тайных агентов» для убийства венесуэльского диктатора Хьюго Чавеса, Тед единственный среди евангелистских лидеров ответил, что «Пэт выразил не христианскую мысль». Я проводил интервью с ним из нашего офиса в Нью-Йорке и видел Теда на экране по спутниковой связи из Колорадо. После окончания беседы мы обменялись любезностями, и Тед в дружеской манере посмеялся над уродливым зеленым галстуком, который был на мне прошлым вечером.

Вскоре после этого он приехал в Нью-Йорк вместе со своим ближайшим помощником, курчавым светловолосым парнем по имени Роб. Я пригласил их на ужин в дорогой ресторан. Кажется, Тед был впечатлен Манхэттеном. Позвякивая серебряными приборами и глядя на вид Центрального Парка, он продолжал рассказывать о том, что происходит за кулисами американского евангелизма. Он поведал мне, как он сталкивался с Джимом Добсоном, потому что хотел обращать внимание людей на важные вещи вроде глобального потепления. По мнению Теда, в этой скрытой борьбе ему приходилось сталкиваться с совершенно безжалостным поведением.

С Тедом было интересно разговаривать. Можно вообразить себе культурную и философскую пропасть между нами – ведь, в конце концов, он верил, что ведет непрерывный диалог с Иисусом. Казалось, это должно уничтожить возможность искреннего разговора, но это был не тот случай.

Мне нравился Тед, но в то же время было очевидно, что он ведет двойную игру: он продвигал не только веру, но и себя. Я был не единственным репортером, с которым он общался. На самом деле, он пользовался нами, делая интервью с Томом Брокау и Барбарой Уолтерс. После нашего знакомства Теда избрали главой Национальной Ассоциации Евангелистов, которая насчитывала 30 млн членов и 45 000 церквей. Каждый понедельник он участвовал в телеконференции с Белым Домом и другими высокопоставленными христианами. Журнал «Time» включил его в список «25 самых влиятельных евангелистов».

Иногда Тед заходил слишком далеко. Он снялся в эпизодической роли в документальном фильме об американской религиозной жизни. В этом фильме он произнес, возможно, незапланированную фразу: «Знаете, согласно исследованиям, евангелисты более успешны в постели, чем любые другие христиане». В одном из интервью я расспрашивал его о горячих социальных темах, и он внезапно остановился на полуслове. Затем, прямо перед работающей камерой, сказал: «Надеюсь, я не слишком жестко говорю. Не слишком, нет? Я скажу, какой Дэн хорошенький, и тогда не буду казаться жестким». Я не знал, как отреагировать на эту ремарку, кроме как рассмеяться и нервно поерзать на стуле.