Когда папа был подростком, он часто был свидетелем того, как пьяные люди начинали друг в друга стрелять. У его отца, моего деда, был на ранчо Рио Хондо собственный магазин горячительных напитков, и ему однажды пришлось застрелить пьяного клиента, который собирался застрелить его самого. Папа считал, что крепкий алкоголь – главная причина вымирания и деградации индейцев, а также того, что многие считают ирландцев сумасшедшими. Когда папиного отца убили, папа вылил весь алкоголь из запасов отцовского магазина. И когда я была маленькой, у нас в доме не было ни капли алкоголя, и все мы никогда не пили ничего, крепче чая, – к величайшему сожалению прибившегося к нам Апачи.
Папу ужасно раздражало, что правописание в английском языке не совпадает с фонетикой. Он громко протестовал против использования буквосочетаний наподобие sh или ph. Папа считал совершенно необязательным написание букв, которые не читаются в слове или в сочетании звуков. Папа придерживался мнения о том, что было бы гораздо проще читать, и гораздо проще построить общество всеобщей грамотности, если выкинуть подобные нечитаемые буквы из слов.
Школа в городе Тойя располагалась в одной комнате. Папа считал, что образование в этой школе плохое, поэтому решил обучать меня сам. Каждый день после обеда, когда на улице было слишком жарко для того, чтобы работать на открытом воздухе, он обучал меня грамматике, истории, арифметике и другим наукам. После окончания уроков с папой я начинала обучать Бастера и Хелен. Папиным любимым предметом была история, которую он преподавал мне, скорее с точки зрения ирландца. Он ненавидел первых переселенцев из Англии, которых презрительно называл «помами», и презирал основателей нации, которые в свое время создали Соединенные Штаты. Папа говорил, что эти люди – лицемеры, корчившие из себя святош. Они объявили всех людей равными, что нисколько не мешало им самим держать рабов и без зазрения совести истреблять мирных индейцев. В вопросе войны Америки с Мексикой папа занимал четкую промексиканскую позицию и считал, что США при помощи войны просто украли у Мексики земли к северу от реки Рио-Гранде. И папа утверждал, что южные штаты имеют полное право выйти из состава США, подобно тому, как в свое время Америка перестала быть колонией Англии и вышла из состава Британской империи. «Разница между предателем и патриотом очень тонкая и зависит исключительно от выбранной тобой точки зрения», – говорил он.
Папины уроки мне очень нравились, в особенности геометрия и другие точные науки. Мне нравилось учиться и постигать невидимые правила, объяснявшие тайны мира, в котором мы живем. Хотя мама с папой считали, что я получаю гораздо более качественное образование дома, чем в школе города Тойя, в 13 лет мне нужно будет пойти в настоящую школу, чтобы социализироваться и получить диплом. Папа говорил, что в этом мире недостаточно иметь хорошее образование, требуется документ, подтверждающий и доказывающий, что ты его получил.
Мама делала все возможное, чтобы ее дети росли и воспитывались так, как это принято в благородных семьях. Когда я занималась с Бастером и Хелен, мама равномерно сотней движений расчесывала мне волосы. Она откидывала мне волосы назад и втирала в проборы ланолин с костным мозгом для того, чтобы волосы больше блестели. На ночь мама вплетала мне в волосы небольшие кусочки бумаги, которые она называла папильотками. «Волосы – это корона женщины», – поговаривала мама. Она утверждала, что мой «мыс вдовы»[8] – самая красивая часть моего лица, но когда я сама внимательно рассматривала в зеркале V-образный клинышек волос на лбу, мне не казалось, что в нем есть что-то исключительное.
Несмотря на то что мы жили в глуши в шести километрах от города Тойя и могли на протяжении нескольких дней не видеть никого, кроме членов нашей семьи, Апачи и Лупе, мама всегда старалась выглядеть, как настоящая леди. Она была худой, невысокого роста, и у нее была такая маленькая нога, что она носила высокие ботинки на кнопках детского размера. Чтобы руки были белыми, она натирала их мазью, сделанной из меда, лимонного сока и буры. Мама носила корсеты, самым жесточайшим образом затянутые в талии, которые я помогала ей надевать и зашнуровывать. Из-за давления корсета мама часто теряла сознание, что считала показателем своего благородного происхождения, воспитания, тонкой натуры и нежной конституции. Я придерживалась прозаического мнения о том, что корсет мешал ей дышать. Когда мама теряла сознание, я должна была привести ее в чувство, поднеся ей под нос флакончик с нюхательной солью, который она носила на розовой ленте, обвязанной вокруг шеи.
Из всех детей мама чувствовала самую сильную связь с Хелен, унаследовавшей мамину нежную конституцию, руки и ноги которой были такими же миниатюрными, как у нее самой. Иногда они читали друг другу стихи, а полуденный зной проводили вместе в мамином шезлонге. Мама была очень близка с Хелен, что нисколько не мешало ей души не чаять в своем единственном сыне Бастере, которого она считала будущим всей нашей семьи. Бастер был шустрым мальчишкой с неотразимой улыбкой, и возможно, в качестве компенсации судьбы за папины речевые проблемы и сложности Бастер говорил так быстро, словно строчил из пулемета, и мог уболтать и уговорить кого угодно в округе. Мама шутила, что Бастер может уговорить луну спуститься с неба. Она постоянно повторяла Бастеру, что он может добиться многого и стать кем пожелает: железнодорожным магнатом, владельцем огромного ранчо или губернатором штата Техас.
Мама не очень хорошо представляла себе, чего в жизни смогу добиться я. Она боялась, что я не найду себе мужа, потому что я не вела себя так, как подобает истинной леди. У меня были немного кривые ноги. Мама считала, что все это потому, что я слишком много езжу верхом. Кроме этого ее смущало то, что мои передние зубы сильно выступали вперед. Мама купила мне красный шелковый веер, чтобы я могла прикрывать им рот. Каждый раз, когда я чересчур громко смеялась или широко улыбалась, мама строго произносила: «Лили, дорогая, веер».
Мама была не самым практичным человеком на этом свете, поэтому в самом раннем возрасте я поняла, что важно уметь делать дела и доводить их до конца. Такой настрой очень сильно удивлял и трогал маму, которая хотя и придерживалась мнения о том, что я не веду себя как истинная леди, все же считала, что на меня можно положиться. «Никогда в жизни не встречала такой находчивой и сообразительной девочки, – говорила мама, – хотя, если честно, я даже не знаю, хорошо это или плохо».
Мама считала, что женщины не должны браться за мужскую работу, а оставлять ее мужчинам, которые, занимаясь этой работой, проявляют и развивают свою мужественность. Все это было бы очень хорошо, если бы в семье был сильный мужчина, который взял бы на себя всю тяжелую мужскую работу. Однако папа был хромой, Бастер – мастером уверток и отговорок, а Апачи постоянно исчезал именно тогда, когда надо было что-то сделать. Получалось, что мне приходилось следить за тем, чтобы все в доме и на ранчо работало и функционировало. Даже если все мы работали вместе, дел оставалось невпроворот. Я любила наше ранчо, хотя иногда мне казалось, что не мы им владеем, а оно нами.
Мы слышали об электрификации больших городов на востоке страны, в которых было так много электрических лампочек, что на улицах оставалось светло даже после захода солнца. Однако в Техасе еще мало где было электричество, поэтому все приходилось делать как в старину: разогревать на плите утюг, чтобы погладить мамины блузки, варить поташ и щелочь в чанах на огне, чтобы сделать мыло, насосом вручную качать воду, чтобы помыть посуду, а потом вынести грязную воду и полить ей овощи, растущие в огороде.
Мы слышали, что в богатых домах на востоке проводят воду и канализацию, но ни у кого в западном Техасе подобных удобств не было и в помине, да и большинство местных жителей, включая маму и папу, считали идею установки туалета внутри дома абсурдной и даже отталкивающей. «Скажите, ради бога, кому сдался нужник в самом доме?» – задавался риторическим вопросом папа.
