- Едва ли не за 500 лет до рождения Христа, по окончанию ихнего "вавилонского пленения" - а все сроки давности, как мы знаем, рано или поздно выходят - евреям было дозволено вернуться в Иерусалим, на свою матушку-родину, то есть. Возможно, некоторые так и поступили, но большая часть "пленных" категорически не пожелала отказываться от собственного пленения - дела шли в гору: как обычно спекулировали, давали деньги "в рост". Уже вырисовывалась Египетская афера, когда "рабы", фактически выдоив-развалив государство, еще и назанимав у соседей "на пару дней" - "до получки", смылись со всем золотишком в "пустыню", где сорок лет ссорились между собой, приторговывали краденым и жили на "процентик". Потому-то тысячи вавилонских евреев, возмутившись свалившейся на них свободе, остались жить в городах персидской империи в прежнем положении, отнюдь не рабском, а напротив, зачастую привилегированном по отношению к титульной нации, что со временем стало удивлять и самих персов: "кто же кого завоевал"? Но это только прелюдия, а вот дальше самая пьеса! - интриговал Леха. - Можно сказать - Гомер! - коверкал он имя великого певца. - И вот в какой-то из дней, озадаченный персидский военачальник Аман заходит к царственному Ксерксу и делится всеми этими непонятками. Реакция Ксеркса естественная для того времени - истребить всех засидевшихся в плену! О чем тут же узнает одна из его баб, коих у него, как всякого царя, было такое множество, что даже имен не знал. Дальнейшая ситуация видится так: баба дала взятку, пробралась вне очереди в покои, устроила бурную ночь, показала новые штучки, которым знамо где выучилась, и когда затраханный Ксеркс решил прикорнуть, разревелась. Тот, чтобы заткнуть этот фонтан, по обычаю предложил подарок, Эсфирь, кою сами евреи после всех тех блядских дел стали называть царицей, в качестве подарка выпросила наказания для тех, кто преследует ее племя. Племен в Вавилонии - уту! - больше, чем у Ксеркса баб! Вечно ссорятся между собой. Одним больше, одним меньше... Должно быть, подмахнул бумагу или перстенек с пальца дал - подтверждение на то, что: "все сделано моим именем и по моему соизволению". Под это алиби, евреи, прихватив личную гвардию Ксеркса, той же ночью вырезали в собственных домах с десяток тысяч именитых персов. Впрочем, сами хвастаются будто бы зарезали 75 тысяч, но тут, думается, врут - пугают!.. То есть, как кого пугают? - удивлялся Леха. - А нас с вами! Или скорее наших чиновников. Мол, если что, и вас порежем сонных - все сегодняшние 750 тысяч. Впрочем, даже если и десять тысяч тогда прирезали, а не в семь раз больше, то по тем временам получается тоже, - ой-как крутенько! Это когда самые крупные города редко превышали сотню тысяч жителей... еще тот, скажем прямо, холокостик! Понятно, что Ксеркс, проснувшись уже вовсе в ином государстве, наудивлялся вволю. Но больше всего тому, какой он дурак - что, впрочем, счел нужным скрыть от ошарашенных подданных. Но члена в мешке истории не утаишь, особенно когда его слабости так упорно празднуют... Так-то!
- А вывод? Вывод давай!
- Вывод, как раз, из той истории не мы сделали, а еврейские идеологи. Всякой еврейской девочке с детства внушается, что она должна стать такой же героиней, как Эсфирь. Спасать своих через постель.
- Бля! И до сих пор празднуют? Спустя две тысячи лет?
- Две с половиной, - поправляет Леха. - И нас заставили! Между прочим, "Восьмое Марта" называется. Правда, мы его чуточки переиначили, другой смысл придать пытаемся, а вот у них все по-прежнему: на праздник выпекают ритуальные маковые пряники "Уши Амана" - детям предписывается угощать единоверцев. Людоедят, короче...
Удивлялись. Это какой злопамятной сволочью надо быть, чтобы в качестве праздника отмечать разрешение от власти вырезать сколько-то там тысяч "недоброжелателей" с семьями и забрать их добро? Гордиться, кайфовать от этого тысячелетия спустя? С чего? Не в бою, не славном сражении, а выторговали через постель разрешение на убийство; событие, которое любому в бесконечный стыд, а им как знак собственной доблести, и празднуют, называя "светлый праздник Пурим", воспитывают на нем собственных детей...
- Каждому народу - свой праздник Победы! И выбирает его он сам! - подводили собственную линию смысла...
В те же 90-е, собственным своим существованием отрицая, что "воровство ремесло не хлебное", наведывавшийся на землю обетованную, попутно заскочив отметиться в Кнессете, то ли Борис Абрамович, то ли Абрам Моисеевич - будущий Председатель Всемирного Еврейского Конгресса, а может оба дуэтом, с нескрываемым восторгом отчитывались, что "сколько-то там еврейских семей (то ли шесть, то ли девять) владеют уже едва ли не половиной собственности России"... Спустя десять лет, получив вдвое, уже не отчитывались - привыкли.
Примерно в то же самое время, уже не в Тель-Авиве, не Лондоне, и не Москве, а другой своей центр-хате - Нью-Йорке, лидер Еврейского Лобби при Сенате США (организации не только официальной, но самой многочисленной и влиятельной) на очередном собственном слете с гордостью заявлял, что теперь уже "неважно какой собственно будет новый президент, от какой именно партии выбран - он однозначно будет проводить политику необходимую будущности народа Великого Израиля..." Может, и не дословно, но по общему смыслу именно так...
А в России хоронили останки гражданина Романова и его императорской семьи. Патриарх с рабочим псевдонимом - "Алексий номер Два", в миру носивший фамилию Редигер, и когда-то имевший папу (вовсе не Римского, а родного), того что в Талине служил оккупационной власти немцев, призывая паству к непротивлению злу (попутно доказывая, что не злу вовсе, а европейским "освободителям"), этот самый Редигер (уже сын), спешно выбранный закулисным обкомом в Патриархи, грея под рясой безналоговую декларацию (разрешение для "церкви" на беспошлинный завоз водочной продукции и сигарет из-за рубежа), призывал весь русский народ к покаянию за совершенный им грех - убийство царской семьи...
Заставь нацию, общество или даже религию каяться в действительных или мнимых грехах, после чего можно смело закапывать в ту могилу, которую они сами себе выроют.
- Одолели черти святое место! - в сердцах отмечал Михей, поминая этим не то "Ближние углы", где недавно нашел консервные банки и битую посуду, не то всю страну в целом, весь этот блядский период, когда отсутствие новостей могло считаться хорошей новостью. И думал о свойствах русской памяти - очень короткой на злое. Говорил вслух, ругал собственное племя:
- Засиделись в гостях до полного неприличия, уже и не гостями себя считают!
Михей - отчасти еврей по крови, но русский сердцем, душой и совестью, с удивлением наблюдал, что Россия как-то враз "ожидовилась", словно перешла какой-то скорбный порог и стала сползать под откос.
Первую примету этому видел в том, что вера исчезла. Не в Бога - в него никогда всерьез не верили - в людей. Уже и, подвозя из города, со всякого путника стали спрашивать денег - дела в этих местах когда-то неслыханные. Как и такое, чтобы запирать хату на замок. Засмеют! Заторни щепкой - сразу видно хозяев нет дома - никто не войдет. Испокон веков жили дверьми на улицу, не во двор, не в собственный огород-выпас...
Добрые вести не катятся вместе, это худые прут таким частоколом, что за ними уже и просвета не разглядеть. В недовымерших деревнях частушничали, словно отводили душу в наипоследнийший раз:
Не родимое пятно,
а в мозгу проталина,
Разбазарил всю страну,
а свалил на Сталина.
Перестройка - мать родная,
рынок - батюшка родной,
На хрен мне родня такая,
лучше буду сиротой!
