Замполит щупает желтую мозоль большого пальца правой руки - след тысяч отщелкиваний предохранителя.

   У Командира не так давно состоялся с ним отдельный серьезный разговор, да и остальных пугал, что таким вот образом - "гуляя по-легкому", без плана, без общей стратегии, без определения точек общего смысла, и разваливаются боевые группы, превращаясь в дешевку или даже уголовные... В ком стыд, в том и совесть. Стыдил сильно, выкручивал члены совести на все лады. Потом на другое давил, про то, что, случалось, и раньше не допускали Леху "до горячего", так это не по недоверию - а не надо было так, вдруг, "строгать" столько детей.

   Действительно, тут Лешка несколько погорячился... У него пятеро! Правда, не все от одной. Но эта причина не слишком уважительная. Даже совсем неуважительная. На такое нельзя сквозь пальцы. Дети! Мельком слышал, как Извилина говорил "Первому": "Дети смелости не прибавляют!" Отсюда и "семейный фонд", куда каждый вносил "по возможностям". Воевода внушал вроде бы умное, к месту; что осознать надо бы ответственность профессии - у смерти ходишь в поводырях, а она косит без разбора - на кого детей оставишь? Это раньше все заботы на себя государство брало, а теперь кинет и не поперхнется... Все по делу, а Леху другое щемит...

   Есть профессии в которых бессмысленно задаваться - что будет с тобой, к примеру, через год. Планов на будущее строить нельзя. Думать о плохом - плохое приманивать, думать о хорошем - опять же плохое приманивать - сглазить можно. Лучше вовсе не думать о том, что случиться может. Живи днем, радуйся дню. Живи ночью - радуйся ночи. Считай - вдвое живешь, насыщено, не планктоном... Есть контракт и лады! Твой контракт - не на тебя, ты пока... Потому как есть два высших контракта: рождение и смерть. И человеческая жизнь - ничто иное, как литературная пауза между двумя - та самая пауза, в которую ты волен вложить любое содержимое.

   Никто не обременял себя работой, с которой нельзя порвать в 24 часа, потому ни привлекательнейшие должности, ни ставки, ни "почтительное" отношение начальства или коллег - все оставляло их равнодушными. Однако, с удовольствием брались за единовременные, либо сезонные "не божьи" контракты, в которых можно было повысить собственную квалификацию. А Лехе с недавнего оставался только "тир". Правда, здесь, на "сборах", можно было оттянуться по самой полной. Соорудили особую "тропу стрелка", которую Седой, как может, поддерживает в рабочем состоянии, время от времени, внося что-то свое. Седой когда-то сам был неплохим пистолетчиком, но без постоянной практики захирел, а с Лешкой-Замполитом никто сравняться не может. Не левша, но одинаково хорошо стреляет с обеих рук, мыслит едва ли не со скоростью пули, переферийка развита как ни у кого другого - кажется, затылком видит. Не раз имели возможность убедиться, с пистолетами в руках становился иным, уже не Лехой, любящем поболтать о всяком, не "Балалайкой", не "Щепкой", а тем самым легендарным "Два-Двадцать", под чьим именем его и знают в мире пистолетчиков, чью работу когда-то снимали на камеры, да крутили в классах огневой подготовки в качестве учебного материала, и многие тогда подумывали, не монтаж ли это, да гадали, чье лицо скрывает вязаная маска...

   На сборах Лешке дают настреляться до одури, по-своему, без всякого ограничения его, порой неуемной, фантазии. Но "подхалтурить" на стороне, а тем более в Африке, группа не разрешает - провинился. Еще и слишком много детей настругал. Его это грызет. Не дети, конечно, - детей он любит. Ощущает легкую зависть, что не может вот так запросто, как его напарник, придерживаясь традиции, шикануть своим "удиви"...

   - Тьфу-тьфу-тьфу, - фыркает Леха влево и стучит костяшками пальцев по дереву и тут же делает пальцы крестиком на обоих руках.

   - Еще кукишем все углы освети!

   - А поможет?

   - В церковь сходи, - говорит Сашка-Снайпер.

   Седой вздыхает, смотрит на Извилину.

   - Извилина, скажи ты им! Облекторь их кратенько.

   Сергей-Извилина разглядывает колотый с краю старинный французский бокал, непонятно, как занесенный в баню, словно пытается в его гранях что-то увидеть: может статься, что и отблески Отечественной 1812 года.

   - Все русские суеверия, какое не возьми, связаны с земной жизнью, все они приземленные и пытаются наладить либо быт, либо что-то исправить, либо жить в гармонии с существующим рядом незримым миром. Вера же связана с только загробной жизнью, тем, что будет после и непонятно когда. Что ближе? Так уж повелось, что русские издревна предпочитали суеверия вере. Думаю, настоящему русскому - а это определение условное, - в который раз добавляет Извилина, - оное рисуется больше мировоззрением, чем национальностью - суеверие много ближе по характеру, по личному опыту. Среди новейших есть и такое, что евреи то ли продали, то ли купили Россию. Это также входит в раздел суеверий, все они приземленные, если угодно - земные. А вера... Вера - инструмент сдерживания, вера, должно быть, заключается в том, что все это делается во благо и надо прощать во имя чего-то - последующей ли загробной жизни, где все всем отпустится по их грехам, по той ли причине, что от этого всем живущим будет лучше, по иным, которых множество, и каждая может стать главной...

   - Ух! Ну ты и...

   - Церковь выдохлась! - нажимает Извилина. - Когда она говорила таинственными латинскими изречениями, это было сродни шаманству, за набором слов казалось скрытым большее, чем там есть - слова лечили наравне с наговорами, пусть даже и без ласки, пусть и несмотря на непривычную строгость интонаций... А вот когда саму библию перевели - этот полукодекс, но особенно "Ветхий завет" - эту еврейскую истерию и мистерию одновременно сделали доступной, вот тут и стало понятно, что здесь гораздо большая вера нужна...

   - Вот ты, хоть и Извилина, а сказал нечто непутевое, - жалуется Сашка.

   - Разжуй мысль, пожалуйста, - просит Михаил.

   - Про что жевать?

   - Мне, например, про русских не понравилось.

   - Русских нет и никогда не было, - вздыхает Извилина. - Существовали кимряки, владимирцы, суздальцы, тверитяне, муромцы, ярославцы, угличане, ростовцы, мологжане, рыбинцы, нижегородцы, арзамасцы, кинешемцы, ветлужане, холмогорцы, кадуевцы, пинежане, каргопольцы, олончане, устюжане, орловцы, брянцы, рязанцы, егорьевцы, туляки, болховитяне, хвалынцы, сызранцы, смоляне, вязьмичи, хохлы, усольцы, вятчане...

   - Тормози, Извилина! Закружил!

   - Каждые со своим национальным характером, который большей частью определялся их бытом. География и соседи - вот и характер. Псковичи - так эти характером даже делились на северных и южных. Южные псковичи от белорусов большое влияние получили, переняли с соседства, северные пожестче будут. Есть еще москвичи или москали - вовсе нечто отдельное. У каждой свое сложившееся узнаваемое лицо - линия поведения. Потом все перемешали. Петр Первый - первый отмороженный на голову революционер - первым и начал, после него подобных по масштабу дел натворила только советская власть. Русские - это не национальность, это котел, который когда-то бурлил, а размешали и разогрели его силком, сейчас он остывает, и что с этого блюда сварганилось - никто не знает, меньше всего сами русские. Это общность, которую когда-то пытались называть - советский народ, еще раньше - славяне. Это то, что так и не стало партийной принадлежностью, хотя пытались и даже всерьез, как Сталин после войны, и в какой-то мере даже Брежнев - в те свои годы, когда был еще неплохим "начальником отдела кадров" на главном посту страны. Хорошая идея - достойная, но если идею нельзя убить, ее можно опошлить. Опошляли идею по всякому, больше чрезмерностью, уже и в сталинские времена, совсем чрезмерно в брежневские, хрущевское даже в расчет не беру, меж всякими временами существует собственное безвременье...