- Сволочь этакая, не глумите голову!

   "Глумиц" - актер по-сербски. "Глумиться" - играть. То есть лгать, зная, что лжешь. Нет больших лжецов, чем актеры. И суть всей политики - актерское лицедейство. Не под всяким куполом храм божий. Церковь (когда еще отвечала задачам воспитания человеческих стад) не приравняла политиков к актерам запретом хоронить их в пределах кладбищ (понеже ни те, ни другие душ собственных не имеют, а берут в займы на время лицедейства) по причине, что сама являлась политическим инструментом. Отличалась тем еще лицедейством и вольно ей было глумиться во власти и со всякой властью, кроме советской.

   Комиссары сменили протоиреев, политработники - попов. 1937 год и над ними поглумился славно, словно все причины в одну горсть собрал, сжал - растеклись красненьким промеж пальцев. Но светлому будущему на небесах уже противопоставлялось светлое будущее на земле.

   Прошло время - новый переворот, и будущее враз подменили псевдожизнью, теле-кино-грезами. Комиссаров и политработников сменили комментаторы, "публичные историки", ведущие игрищ, теледебатов и множества передач одной переходящей сути: "Признайся в извращении, дабы найти сторонников!"

   Под каждой крышей свои мыши. Замполит не может остановиться.

   - Нет ничего смертоностнее телевидения, но за ним - этим инструментом - стоят люди... Ну, ладно, - поправляет Леха сам себя, - Не люди. Нелюди! - повторяет он, с кровожадностью пробуя словцо на вкус. - За каждой мерзостью, даже на вид случайной, стоит душевный симпатичный глянцевый уродец - идеолог, который должен за это нести ответ перед поколениями, за то поколение, которое сейчас только формируются...

   Можно ли воздержаться от суждений о дурном, называя дурное дурным? Но во все времена к этому требуется смелость. Это ломает карьеры... Уже обросли цепями, называли их "собственностью", горделиво носили и хвалились друг перед другом - чьи тяжелее.

   Но все что ты есть - это история твоей судьбы.

   Судьбу дубинами не отгонишь. Да и не на судьбу надо бросаться, не ее склонять, равнять с прочим, да причесывать, как принято представившемуся расчесывать волосы и прошлую жизнь, а характер, который куется поступками. Выковать можно с самого малого удара молотком, удара по характеру, по собственной трусости. Скажи дерьму, что оно дерьмо - считай ударил. Брызг от дерьма не бойся. К характеру, который выковывается, они не пристанут. Не плавай впредь средь дерьма, не води хороводы со сволочью. Поддержи того, в ком видишь зачатки характера...

   Человек! Ты гол! Все, что ты есть - это история твоей судьбы, остальное мусор, которым ты пытаешься заслониться, прикрыть наготу. Лишь душа, да дела одевают тебя в одежды, которым не сотлеть - лишь они уйдут с тобой.

   В пустое эти речи... Давно пусто там, где должно быть наполнено.

   После большого отступления, каждый клочок земли и веры, что отвоевываешь, дается тяжело. Могли ли когда-нибудь подумать, что сохраняя верность Присяге - клятве, которую давали миллионы - сути и букве ее, всего каких-то пара десятков лет, и можно оказаться одними из немногих, едва ли не единственными ее держателями, не по причине гибели всех остальных?..

   Где зудит, там и чешут. Лехе покоя тема не дает, потому песочит ее на все лады, словно надеялся с нее убудет, сточится сама собой, раствориться. А ее все прибывает и прибывает, и вот словно зудит уже все тело. Пошла чесотка - не остановишь, тут одно лекарство фатальное. Либо себе, либо "тем", но, отнюдь - увы! - не самой теме.

   Телевидение каждые несколько месяцев, то и недель, вбрасывало новую "историко-аналитическую", где всплывал очередной проеденный молью мозгами декломатор с надсаженным педерастическим голосом, что заставлял брезгливо морщиться, от нарочитого ли недовыговаривания русской буквы "р" - желания указать на принадлежность к клану новых неприкасаемых, намекая о связи уже двойной - по факту сомнительной крови и "гуманитарной ориентации", упрямо не замечая иного, выступающей из всех щелей проституции - манерности разговора, бегающих ни за что не цепляющихся глаз, интонаций и даже классического фона - стеллажей вряд ли прочитанных книг.

   "Бедному Иванушке всегда в жопе камушки!" Так говаривала баба Лена, видя того полумужчину, у которого руки не к тому месту пришиты, душа к делу не легла, под неумение и нежелание сто отговорок чередой, одна другой "логичнее". Что - "то" и что - "это", но самая точная - что зря родился.

   Извилина помнит как сам не на чуточку ошалел, смотрел тупо в экран и машинально щупал, где кобура должна бы быть, когда некий словоблуд со сложной фамилией Иванов-Катанский, обставившись талмудами (должно быть, хотел внушить образ этакого мыслителя, но мешала застылая липковатость глаз, характерная для всяких лгунов, которые стремятся в этом деле стать профессионалами, но недотягивают), с экрана телевизора говорил о бездоказательности такого события, как "Ледовое побоище", по причине отсутствия тому материальных подтверждений... А по сему, фигура Александра Невского не может считаться героической, и отношение к ней должно быть пересмотрено.

   Это какие, спрашивается, следы должны найтись на льду спустя едва ли не 800 лет? Еще и не зная точного места... Да, впрочем, и зная! Где и что искать в иле, что нарос за восемь столетий на десятки метров? Предполагая, к тому же, что окрестные жители еще 800 лет тому подсуетились - меч, панцырь, кольчужка, да вообще железо стоили по тем временам недешево, и все заезжее дерьмо давным-давно перековано в русские гвозди. "Гвоздить врага" - частью оттуда, с тех времен. Такова традиция!

   "Невская битва" (где Александру Ярославовичу, ведущему в бой полки, было 15 лет), "Ледовое Побоище", "Поле Куликово" - уже сами названия, смысл с ними связанный - русские памятники.

   Памятники - от слова "память", они являются опорными столбами для каждого народа, отметками в его истории. Покушение на памятники, оскорбление памяти, веры, может быть приравнено к началу военных действий против народа или страны.

   - "Немцы же и чудь пробишася свиньею сквозе полкы... И бысть ту сеча зла и велика немцем и чюди, и бе труск от копии ломлениа, и звук от мечнаго сечениа, якоже озеру померзшу двигнутись, и не бевидети леду, покры бо ся кровию..." - сковырнул свою память Сергей-Извилина о событиях 5 апреля 1242 года, словно рану, до сей поры свежую.

   - Серега, тут я почти все понял, кроме этого - что за чудики были с немцами? - спрашивает "Третий" - Миша, по прозвищу Беспредел.

   - Чюди? Чудь! Прибалты. В основном - эстонцы... Еще шведы, финны...

   - Опять Европа? И опять прибалты с ними? Что же им все неймется-то?

   - Эти на подхвате, вот и нахватались - на сотни лет их выучили.

   - Мало! - заявляет "Второй" - Сашка-Снайпер.

   - Чем славна та битва? - спрашивает Седой, и по голосу, да и глазам видно - один из множества его вопросов "на засыпку".

   Все разом поднимают руки и скребут затылки, "круглят" глаза - зрелище для стороннего глаза комичное, словно нерадивые ученики собрались, меж тем, давая Седому, как тому хотелось, высказаться самому.

   Седой смеется мелко, едва слышно - "пшеном", командует:

   - Вольно, придурки!

   - Не томи, Седой! - торопит Казак, словно (кто бы его не знал) решает подольстился к хозяину бани. - Выдавай свою версию.

   - Схожее тем, что и сегодня на каждом штатовском спецназсцике амуниции на миллион, как на тех самых "рыцарях". Явились к нам, понимаете, упакованные. Хрена лысого тем это помогло, доспехи эти, стальные-зеркальные-"непробиваемые". И сегодня не поможет. Казак, вот ты кевлар ножом тыркал - как он тебе?