Жутко стало на сердце, тоскливо, одиноко. Вспомнилось, как сегодня еще наш переводчик Габро Христос говорил, что у Баяде много леопардов, вспомнил про громадных гиен и зарядил ружье пулей, сел подле камня и решил провести темную ночь в пустыне, а утром искать верного направления. Но тут я вообразил, какая поднимется тревога в лагере...
Я поднялся и, взяв приблизительное направление, как мне казалось, к дому, скорым шагом пошел по пустыне. Я шел так около получаса. Наконец шагах в десяти от меня показалась тропинка. Другой дороги быть не могло, как только дорога из Джибути на Харар. Слава Богу, подумал я, я на верном пути и, закинув ружье на плечо, быстро зашагал по дороге. Я прошел уже более четверти часа, а дома все не было. Вот какой-то крутой, каменистый спуск, мимоза зацепила меня за ногу; у Баяде спуск сворачивал вправо, здесь он шел влево, значит, бивак еще дальше, я напрягал последние силы и шел, шел. Я поднялся опять на гору и опять спустился; по сторонам дороги показались какие-то громадные деревья. Я понял, что я не на верном пути.
Отчаянное, скверное положение. У меня оставалось еще три патрона с бекасинником и два с разрывной пулей. Я выстрелил на воздух один раз, потом еще и еще. И вот далеко в горах, в стороне от дороги, я услышал голоса.
Люди!., как я обрадовался им, этим людям. Кто бы ни были они, но они могут привести меня в Баяде. Если даже это дикий «гадебурец» (Гадебурцы — воинственное племя.), и тогда, с одной стороны, два патрона с пулей, с другой, закон гостеприимства—порука в моем спасении.
И я стал кричать. Откуда-то, из горы, мне послышались ответы. Я свернул с дороги и, шагая через мимозы, побрел по каменистому склону в гору. Но как убедить дикаря, чтобы он шел навстречу, как вызвать его на помощь? По-сомалийски я знал только два слова: «ория»— господин, человек и «аурка»—верблюд. По счастью, есть одно слово, общепонятное для всех народов Азии и Африки и для всех одинаково заманчивое. Слово это — «бакшиш», «на чай».
И вот я стал кричать: «ория сомаль, бакшиш! бакшиш!»
Слово произвело магическое действие. Ответный голос приближался, и наконец в нескольких шагах от меня показался сомалиец с копьем и щитом и маленькой деревянной бутылкой в руке. Белая шама, украшенная черными квадратиками, расположенными в шахматном порядке, была живописно закинута через плечо. Подойдя почти вплотную ко мне, он протянул руку и сказал: «бакшиш».
— Бакшиш Баяде, — отвечал я. — Москов ашкер Баяде, бакшиш.
— Оуэ!—д икарь открыл свою гомбу и предложил мне козьего молока, я отрицательно закачал головой и упрямо повторял «Баяде, Баяде».
Дикарь показал, что ему нужно отнести гомбу с молоком домой, взялменя за руку и повел в гору. Он вел меня осторожно, указывая на каждый камень, на каждую мимозу. Показался костер. Он горел перед маленькой круглой хижиной, сплетенной из камыша и из соломы, с конической крышей. Хижина имела не более сажени в диаметре и аршина два вышины. Стадо коз и овец, сбившись подле в кучу, стояло в маленьком загоне из мимоз. Молодая сомалийка в красном платке и пестром платье сидела подле костра и подбрасывала в него сухие ветки. Двое маленьких, совершенно голых детей, стояли у дверей хижины.
Сомалийка предложила мне молока — я опять отказался, но муж ее настаивал, и, чтобы не обидеть их, я сделал несколько глотков, а потом, попрощавшись с женой, протянул мужу руку и снова сказал: «Баяде!»
— Оуэ! — сомаль задрапировался в шаму и пошел, положив копье на плечо. Я пошел за ним. Он вывел меня на ту же дорогу, по которой я шел, и мы быстро зашагали в противоположную сторону.
— Джибути,— сказал сомаль, указывая в одном направлении.— Харар,— махнул он рукой в другую сторону.
Почти часпрошагали мы. И вот вдали послышались выстрелы. Я ответив, за выстрелами стали слышны голоса, показались, наконец, огни, и я увидел на вершине холма доктора Л., фармацевта Л-ва, нескольких казаков, вышедших мне навстречу.
11-го (23-го) декабря. От Баяде до Дусе-Кармуне 34 версты.
Порядок следования был такой: впереди—начальник миссии, его супруга, доктора, офицеры и одно отделение казаков, затем арабский караван, потом сомалийский караван. Казаки конвоя были разбросаны вдоль по каравану для побуждения сомалей к скорейшему движению, для помощи при нагрузке и для обороны в случае нападения. Сзади каравана шли два казака и офицер. Все время двигались шагом.
Дорога из Баяде — это узкая тропинка, местами заваленная камнями, пробитая среди усыпанного гравием плато. Тропинка эта на шестой версте от Баяде сбегает в лощину, идет некоторое время по ней, потом подымается, опять спускается, попадая в целую систему гор. То желтые отвесные, словно полированные колонны базальта нагромождены по сторонам тропинки, образуя коридор, то плитами навален этот горный массив, шлифованный местами, как хороший тротуар, всех оттенков — от бледно-желтого до красного, мутно-зеленого и, наконец, совершенно черного. Местами дорога сбегает вниз и идет песчаным руслом реки. Серые ветви мимозы, покрытые маленькими листиками, здесь сменяются бледно-зелеными пушистыми туями, большими деревьями молочая с раздутыми круглыми плодами, полными бледной молочной жидкостью. Вьющиеся растения с ягодами, похожими на виноград, подымаются по деревьям, свешивают гроздья, обманывая жаждущего путника своим приятным видом.
Сомалийская пустыня вся имеет характер скалистых гор, перерезанных песчаными руслами рек, на дне которых, на глубине двух-трех сажен, можно найти воду. От воды до воды располагаются переходы. Русла эти поросли кустарником туи, молочаем, высокими мимозами и баобабами.
Среди этих гор, в ущельях, в первобытной простоте живут сомалийские племена. Две-три хижины, стадо овец, иногда несколько ослов и верблюдов — все их богатство. Их пища — козы и бараны, питье — козье молоко. Кочуя с места на место, ища пропитание своим стадам, они проводят всю жизнь среди диких и угрюмых скал пустыни. Белая рубашка и пестрая шама — их костюм, копье и кривой нож — оружие для нападения, круглый щит — оружие защиты. С копьем и щитом идет сомаль на льва, копьем поражает леопарда, копьем бьет шакала и гиену. Европейское просвещение ему незнакомо. Даже спичек он не видал никогда и добывает огонь посредством трения двух деревянных брусков. Есть где-то у них старшины, но они не имеют большого значения, и все более важные вопросы решаются общим советом — «вечем» или кругом. Караван европейца, особенно если он невелик и плохо охраняется, — богатая добыча для номада-сомаля (Номад — кочевник). Особенно прославилось подвигами такого рода воинственное племя «гадебурцев». В1890 году они вырезали под Дусе-Кармуне караван француза Пино, и теперь горе тому каравану, подле которого не имеется всю ночь бивачный огонь и часовой араб или европеец не ходит, мурлыкая песню при зареве костра.
А при нашем караване 26 тяжелых ящиков, в которых побрякивают новенькие талеры, а сколько еще сундуков и тюков с дорогими подарками «Царя Москова». Для этого стоит собраться большою партией, поднять все племя, 2000—3000 человек.
Вот почему всю ночь горят кругом бивачные огни, вот почему часовые бродят взад и вперед по его углам, а время от времени дежурный офицер с винтовкой наготове обходит кругом бивака.
Но холодная сырая ночь тиха. Звезды блещут с темно-синего неба, пустыня безмолвна. Поутру арабы затягивают молитву. Сначала один голос заводит мотив, к нему пристраиваются и другие, и в просторе долины звучит однообразная мелодия востока, такая же мирная, плавная, без порывов страсти, без зноя юга, без холодной грации севера, однообразная, как жизнь востока, идущая день заднем. Молитва окончена. Восток пожелтел, звезды погасли, светлое солнце выходит на голубое небо, и капли росы сверкают бриллиантами на ветвях кустов, на сухой траве...
6 часов утра — время снимать палатки.
12-го (24-го) декабря. От Дусе-Кармуне до Аджина 20 верст.
Переход пустяшный. Можно рассчитывать прибыть к завтраку на бивак, а после и поохотиться.