-- Ну, ты, Наталья, запричитала. И без тебя тошно. Оставь. Сижу -- и ладно. Перемогусь -- лучче буде, ничем валяться мне. Вон, Данилку спроси... А невмоготу стане, -- я и пойду... Не робятишко я несмысленочек... Ну, и оставь, -- нетерпеливо уже закончил Алексей, видя, что Наталья собирается ему возражать.

   Загремела музыка. Начался второй акт.

   Хотя внимание зрителей было обращено на сцену, где развертывались смешные приключения героя комедии, все почти заметили, что царь вдруг сделал знак Матвееву и своему лекарю. Оба, стоя за спиной государя, наклонились к нему. Гаден дотронулся до лба, до руки Алексея, шепнул что-то Артамону, и оба почти вынесли его в соседний покой через небольшую дверцу, близ которой были устроены царские места.

   Наталья сейчас же вышла вслед за мужем.

   Федор и царевны поднялись было... Но она им дала знак оставаться на местах, и они снова уселись.

   Комедианты на сцене лучше всех могли разглядеть, что случилось. Растерявшись, смущенные говором и тревогой, охватившей всю публику, музыканты и актеры умолкли на некоторое время. Потом, подчиняясь ремесленной дисциплине, снова возобновили было представление.

   Но из двери, куда увели царя, появился Матвеев:

   -- Государь, великий царь мочь не изволит лицедействие смотреть. И все вольны по домам ехать. А хвори особливой у государя нету. От духу, слышь, от тяжкого -- скружило головушку, знать, как лекарь сказывает...

   Музыканты и актеры скрылись за кулисами. Зрители торопливо двинулись к двум дверям, ведущим из покоя в обширные сени деревянных царицыных теремов, где происходил спектакль.

   Знакомые, друзья собирались по пути кучками, переглядывались, обменивались негромко короткими словечками, опасаясь здесь дать волю языку.

   Зрительный зал сразу опустел.

   Петр Толстой, словно поджидавший Куракина, который степенно и довольно медленно двигался за толпой, сказал ему негромко:

   -- Сбирался я отсель к боярину Хитрому, к Богдану Сергееву... Не пожелаешь ли по пути, князенька? Чаю, он рад будет такому гостю.

   -- К Хитрому... Пошто?.. На ночь глядя. Чай, спит давно боярин...

   -- Верь, не спит. Так я и обещалси заглянуть после феатра, навестить старика, коли что новое, поведать бы ему... А тут...

   -- Н-да... чудны дела Твои, Господи... Дай, Боже, здоровья царю... А что ты думаешь: и впрямь, загляну с тобой к боярину Богдану, коли не спит, говоришь...

   Оба они сели в широкие сани Куракина, свою челядь Толстой послал домой и повез дядьку царевича Федора, к боярину Богдану Хитрово: поделиться важными вестями, а может быть, и еще для каких-нибудь дел и тайных целей...

   Десять дней тревога и печаль черной тучей повисла над кремлевским дворцом и теремами царскими.

   Что ни день, то хуже Алексею. Обмороки, припадки удушья -- все чаще и чаще.

   Тает больной, как воск. Широкий костяк так и проступает из-под кожи, обтянувшей лицо и тело царя.

   Кроме царских лекарей, Костериуса и Стефана фон Гадена, собраны к постели его все лучшие доктора Москвы, какие и в Немецкой слободе живут, и у бояр у некоторых, и при послах иноземных.

   Долго совещались ученые доктора. Потом, покачивая печально головой, лекарь Иоганн Гутменч от имени всех остальных заявил Кириллу Нарышкину и Матвееву:

   -- Ко всему надо быть готовым. Если што требуется по царству еще распорядить, лучче пускай бы исполнил то ево царское величество. А и святова причастия принята -- благое самое время есть... Долго таил недуг свой царь. Еще ранней спасти бы мочно... А теперь...

   Лекарь не досказал...

   Это было 28 января 1676 года.

   В тот же день патриарх исповедал и приобщил Алексея, который ничуть не удивился предложению Натальи совершить это таинство.

   -- Силы, здоровья прибудет тебе, свет Алешенька, коли примешь святых даров...

   -- Да... Ладно же... Нешто я против... сам хотел... Видно, уж скоро...

   -- И, государь, не думай, не тужи, не кручинь себя. Годы твои еще не старые... Всяку хворь одолеешь, -- глотая слезы, стараясь улыбкой ободрить мужа, уверяла царица. Но сердце не выдержало. Под предлогом, что надо к детям, она поспешила уйти и в соседнем покое вся забилась в потрясающем, беззвучном рыданье.

   Кончилась исповедь, причастили Алексея.

   -- Матвеева мне... А ранней -- Григория Ромодановского... Легше мне... Пока есть силы -- надобно приказ отдать... Скорее...

   Явился Ромодановский.

   Царь, выслав из опочивальни всех окружающих, заговорил:

   -- Слышь, князь, вера у меня к тебе великая. Служил ты мне по правде, пока я жив был. И по смерти -- послужи. Обещаешь ли?

   -- Не раз я тебе, государю, обет давал... И ныне снова, коли волишь, -- перед святым Крестом, перед ликом Божиим поклянуся: што повелишь, исполню. Хоша бы и смерть принять за то довелося...

   -- Нет... Зачем помирать... Ты -- вон какой крепчак... Живи... Жить тебе надо... А я, вот... видишь, брате, помираю... Оно бы и не пора самая... Да, видно, воля Божия... Ох, тяжко и говорить то.

   -- Передохни малость... Не труди себя так... Потише толкуй... Я разберу...

   -- Да, и разборка невелика... Есть тамо у тебя казна моя царская... Не раз, как в поход собирался... Жив вернусь, нет ли -- чаялось... Вот я...

   -- Так, государь... Давал мне хоронить и казну твою, и рухлядь хорошую, меха, парчи, ткани... Все цело... Не мало собралося... Сохранно лежит...

   -- В приказе Тайном... в том покое, что я тебе показал, за дверьми за железными... Ну, ладно... А -- нихто не знает?.. не проведали?..

   -- Кому знать, государь... Без глазу чужова все туды сношено. А заглядывать никому не мочно. Приказ даден... Словно бы там граматы особливо тайные государские ваши положены... И смертью покарать обещано, хто попытается... Не бойсь, государь. Поправляйся скорее. Все тобе сохранно сдам...

   -- Э-хе... Какая уж поправка... Не мне ты сдашь... Царю новому... И то -- не сразу, гляди. Слышь, брате, не надумал еще я... Буду Господа молить, наставил бы меня: ково из сыновей благословить на царство...

   -- Да, нешто Федор... Ево же, государь, вот год второй идет, и объявлял ты боярам, духовным властям и народу... Али...

   -- Што ж, што объявлял. Что в летах он совершенных есть. Так это от нево и не отымется. А царем на Руси, мы, государи, умираючи, -- вольны, ково Бог нам укажет, постановить, хоша бы и не старшова... Бывали случаи... Да, ты стой... молчи... Не сдужаю много... Слышь, тута, в опочивальне -- ларцы стоят... да три укладки невелички... По-прежнему потайно, в ночи, што ли, -- снеси туды, где и другое все... И закрой по-прежнему... И заклянись не говорить, не давать ту казну, хоша бы царь али кто иной пытали тебя о ней... Молод Федор... Жадны бояре сильные... И родня вся женина, Марьи Ильинишны, покойницы. Сколь много им ни дай -- все расхитят... А придет час недоли... Беда пристигнет, война ли, мор ли, али иное Божье попущение, што казна пуста стоять будет, земля оскудеет... Ох, тяжко и слово сказать... Пожди... -- И, тяжело дыша, Алексей помолчал немного, потом снова заговорил: -- Вот в те поры -- и откроешь царю про клады про наши... А, храни Бог, тебя пристигнет час воли Божией -- перед кончиной сыну своему поведай... Тоже под клятвой... да со креста целованием... да...

   Он не докончил, умолк.

   Широко перекрестился Ромодановский на образа, стоящие в углу, достал из-за ворота рубахи нательный золотой крест и, целуя его, сказал:

   -- Крест святой и мощи, кои в нем, целую на том, што все поисполню, как ты сказываешь. Не будет моей душе спасения, коли поиначу волю твою.

   -- Ну, вот, спаси тя, Бог, награди, Спас милостивый... Мне словно легше стало... Теперя -- иди. Тамо Сергеич да тестенька... Кириллу зови сюды... Да... Нет... не надоть больше никого...

   Ромодановский, сдерживая волнение, ударил челом, припал губами к руке, которую протянул ему царь, и вышел.