-- Поди ты, старец... Што розумеешь... Гайда, братцы, упредим бояр, на Воздвиженское.
-- Не спеши в петлю, сама придет. Пождем, што от бояр, каки вести будут, -- останавливали другие нетерпеливых товарищей...
Так время прошло до рассвета.
Вдруг топот коней и голоса послышались перед палатами патриарха.
-- Иди, иди к святейшему. Поглядим, каки таки граматы у тебя, -- кричали возбужденные, хриплые голоса.
Стоящие у застав караульные не спали всю ночь, но перехватили-таки посланца царского, стольника Зиновьева.
-- Вот, читай наголос, отче, што пишут тебе государи, -- потребовали стрельцы, подавая послание Иоакиму.
Он сломил печати и прочел вслух извещение о казни Хованского.
Когда дошло до места, где говорилось, как старик Хованский оговорил московскую надворную пехоту в заговоре против царей, так и всколыхнулись все, кто был здесь. Тут же прочел патриарх приложенный к письму царей донос на Хованских.
-- Неправда все это... Быть тово не может!
-- Слушайте же дале, чада мои, -- остановил их патриарх.
Конец послания обещал полное прощение надворной пехоте и забвение всем, если стрельцы перестанут волноваться, не станут слушать "прелестных" слов и лукавым письмам веры не дадут.
-- Слыхали мы посулы всякие... Пока у нас спицы в руках -- потоль мы не в дураках. А сложим свои рогатины -- тут и бери нас голыми руками. Не на таких напали... Слышь, батько, пиши ты государям: смуты-де никакой нет. Служить мы им волим по-прежнему, как и родителям ихним трудились да служивали. А без опаски тоже не мочно. Вон государи силу какую -- войско сбирают... Москву покинули... Пошто это? Пущай назад ворочаютца. Мы им крест целовали -- и страху пусть не имут. А покуль государей на Москве не будет, все думаетца нам: против нас гневны, на нас пойти сбираютца.
-- И што вы, чада мои? Нешто сами не знаете: пора осенняя, издревле есть обычай у государей шествовать во святую обитель ту, к памяти преподобного отца Сергия. А о прошении вашем, им на Москву быть в скорости, я писать стану царям. Вот архимандрит Адриан с Зиновьевым наново и повезут мои граматы.
-- Ладно. Да ты нам, слышь, почитай, што писать станешь.
Быстро было составлено послание Иоакима к царям, конечно, в том смысле, как требовали стрельцы. Отдал он при выборных пакет Зиновьеву и Адриану, и те поехали в Лавру. Но не знал никто, что патриарх наедине дал устный наказ свой посланцам.
-- Што було тута -- сами бачили, -- говорил он обоим. -- Так и сдоложить их царским величествам и самой царевне. А ихать сюды пока невдобно и опасно. Як час придет, я знать дам государям. Беречися надо стрельцов, все помышляют, буи, о побиении невгодных им бояров...
Но и без советов осторожного малоросса Софья знала, как можно доверять обещаниям стрельцов.
А надворная пехота первый день до глубокой ночи не покидала улиц и площадей. Ожидая нападения, они застроили надолбами, прочными баррикадами, проезды ко Кремлю, укрепили Земляной городок и Китай-город, семьи свои перевели в Кремль. Неумолчно на улицах раздавалась пальба из ружей и пушек, отчасти для устрашения врагов, а в то же время и для поддержания бодрости в самих стрельцах.
Привычные только ходить в бой под чьим-нибудь главным начальством, теперь стрельцы своего ближайшего начальства не слушали, не доверяя ему; друг с другом спорили из-за каждого пустяка... И только боязливо думали, что все принятые меры, конечно, не спасут их, когда цари со всей земской силой придут на них, как на новых опричников.
Но и у Троицы было не совсем спокойно. Начинать междоусобье не хотел никто. И снова прискакал посол царский, думный дворянин Лукьян Головин на Москву.
-- "Строго приказываем, -- объявляла от имени царей Софья, -- смирить себя. Всполоху и страхования по Москве не вчинять, за Хованских не заступаться. И тогда гнева не будет на надворную пехоту от государей. А судить изменников им, государям, от Бога власть дана...".
Прочитав послание, патриарх от себя, по поручению царевны, объявил:
-- За смятение опалы на вас не будет. Не вы, а Ивашка Хованский молодой виною в том вашем шатании. Ему и кара. А вы челом бейте государям. Пошлить от каждого полка по двадцать хотя человек луччей братии, пусть повинятца за всех. Вот все и кончится миром да ладом, по слову Божию.
Боярин Михаил Петрович Головин, явившийся на Москву, чтобы привести в порядок и взять в свои руки военную силу иноземную и слободских людей, не приставших к волнениям стрельцов, -- то же самое подтвердил.
Не сразу решились стрельцы послушать доброго совета.
Каждый день сбирались на свои полковые сходы. Старые стрельцы, бородачи, по-детски обливались слезами и причитали:
-- Конец приходит нашим слободам, нашей вольности... Сами на смерть первых товарищей посылать сбираемся... Вон уж последние смерды, торгаши базарные, холопы боярские, слуги кабальные и те над нами потешатца стали. Толкуют: "Не вам бы, мужикам, володеть разумными почестными людьми, князьями да боярами. Не вам великим государям указывать...". А давно ль то время было, недалеко ушло, когда и вся Москва нам в ноги кланялася...
Кинулись к патриарху стрелецкие головы:
-- Не иначе пойдем к царям, как пошлешь, батько, с нами владыку какова получче. Пусть молит за нас царей. Не казнили бы лютою смертью. А мы языком работать не горазды. Все больше саблею государям служивали... Уж ты не оставь нас, батько!
-- Вот как нужда -- и я стал батькой... А то хотели распопа безумного на мое место постановить, -- не удержался от упрека патриарх. -- Ну, да я зла не помню. Бог простит. А пошлю я с вами митрополита Ларивона Суздальского. Зело разумен муж и царям угоден. Той вас отмолит...
Как на явную смерть, шли выборные к Лавре, окружая колымагу Иллариона. Каждый отряд войск, собранных Софьей, какой попадался на пути, стрельцы принимали за облаву, посланную на них.
Село Воздвиженское, в десяти верстах от Троицы, было полно войском.
-- Тут нам и конец, -- решили между собой стрельцы.
И многие из них тайно вернулись в Москву.
-- Вы откуда? -- спросили беглецов.
-- Да с плахи сорвались, из петли ушли. А другие все -- на том свету уже..
Плач и ужас воцарился в слободах.
А посланные стрелецкие в это самое время были уже в Лавре и стояли, понуря головы, перед разгневанной царевной Софьей.
-- Не пускают вас цари на очи свои. Больно и скорбно им. Люди Божие, -- сверкая глазами, заговорила она. -- Как вы не убоялись Бога, подъяли руку на благочестивых государей своих, на их царский дом, на синклит боярский. Али забыли свое крестное целование многократное. Не стали помнить милостей деда, отца и братьев наших, што выше меры на вас изливалися? Для чево возмутились? Пушки вывезли, припас военный разобрали... По Москве с ружьем ходите, круги завели злосоветные, по-старому. Москва -- не Дон, не Астрахань. Вы -- не вольница понизовая. Вот к чему привело то своевольство ваше: со всех концов земли собралось воинство ратное для вашего укрощения, на защиту державы нашей. Трепещите, злодеи. Недостойны и зреть лица царского. Именуете себя слугами нашими, а где покорность и служба ваша? Мятеж и своеволие -- одно и видно от вас...
Ниц упали выборные, стали молить о прощенье, обещая все поправить, все вернуть, что взято из казны, и выдать злодеев, кто бы ни пытался смущать их.
Тридцатого сентября вернулись в свои слободы выборные и были встречены как воскресшие из мертвых.
Сейчас же все, что было захвачено в арсеналах, стрельцы вернули начальству и написали от имени всех полков слезные покаянные граматы.
В день Покрова Богородицы стрельцы снова били челом Иоакиму:
-- Будь наново нам покровом, с Пречистой Матерью Господа, -- пошли с выборными и со слезницами нашими владыку повиднее. Уж больно за нас хорошо заступался твой Ларивон. Из петли выручил, прямо надо сказать.
