Маллиган бодро похлопал парня по плечу, как бы по достоинству оценивая его крепкое телосложение. Тот осмотрел табличку со всех сторон и даже заглянул в отверстия для шурупов, после чего робко кивнул и что-то пробормотал.

– Громче! – крикнули из зала.

– Это медь, – повторил здоровяк таким слабым голоском, что второе слово растворилось в воздухе, не достигнув даже первых рядов.

Маллиган бросил табличку в воронку. Я знал, что это произойдет, но когда она с грохотом свалилась в чрево мясорубки и все глаза устремились на «Машину», меня охватила неясная паника: нет, ничего не выйдет, она сломается. Однако выбора у меня не было. Я стоял, вцепившись в ручку, – единственный человек, отдающий себе отчет в том, что и у нашей машины есть предел возможностей. Случайная медная кнопка или шуруп – это одно, а металлическая пластина – совсем другое, не говоря уж о том, что эту медь предстоит глотать. У Маллигана осталось только три пинты жидкости, и нам придется покинуть вечеринку сразу после того, как последняя ложка будет съедена… Как бы там ни было, я схватил ручку и тут же стал центром всеобщего внимания.

Жадные лезвия вонзились в пластинy. Лязг металла о металл. И все. Больше я ничего сделать не мог. Как бы я ни старался, дергая ручку из стороны в сторону (насколько позволяла «Машина»), ничего не происходило. Я наваливался всем телом, по был не в силах одолеть проклятый металл. Рано или поздно что-то должно сломаться. Не ручка – она из чугуна, и уж точно не крепкие стальные зубы, таящиеся в железном чреве. Сломаюсь я. Все мои мышцы скручивались в череде судорог, пока я силился не обмануть ожиданий великого Маллигана и сделать так, чтобы ему не пришлось заканчивать выступление на столь унизительной ноте – не съев обещанного предмета.

Но ручка не поддавалась – у нее словно пропал аппетит. Однако я не винил «Машину». За свою жизнь она стерла в порошок множество стульев, растений, палок, пальто и шляп, туфель, ботинок, бумажников и даже парик одного пьяницы в Уолласи, десяток мячей для регби, хранящих воспоминания о нескольких дюжинах полукоматозных мальчишек… Всё это потом оседало в брюхе Маллигана. Я заморгал, когда его жизнь пронеслась у меня перед глазами, эти удивительные истории и предметы, которые я молол для него сам. И мне пришла в голову мысль, что «Машина» работает для Майкла в последний раз.

А потом я услышал приглушенные радостные возгласы. Маллиган и большой парень из зала навалились на ручку вместе со мной, да так решительно, что совсем вытеснили меня – два громадных танцовщика у перекладины, ожидающие наставлений хореографа.

Долго ждать не пришлось, потому что комната вдруг огласилась треском и лязгом искореженного металла. «Машина» еще сопротивлялась: края ящика несколько раз поднялись над полом и с грохотом упали обратно, раздался отчаянный скрип. Но Маллиган и его новый помощник не сдавались, хотя это стоило им нечеловеческих усилий.

Наконец золотистый порошок мельчайшего помола посыпался на блюдо, и публика возбужденно забормотала. Скоро я увидел, как растет знакомая мне пирамида пыли. Теперь Маллигану надо дождаться, пока она увеличится до определенного размера, а затем перекрыть доступ меди в мясорубку. Три ложки металла не причинят ему вреда, и едва ли публика знает, сколько опилок должно получиться из такой таблички. Давайте начистоту: а вы знаете сколько?

Очень много. Из таблички получилось очень много порошка, потому что Маллиган не выключил «Машину». Наоборот, он работал с таким увлечением, что вскоре здоровяк начал посматривать на него с заметной опаской. В конце концов из отверстия для опилок стал выходить только воздух, но Маллиган все крутил и крутил, и ручка летала в воздухе, точно педаль ускоряющегося велосипеда. На блюде высилась зловещая пирамида меди, и у меня создалось впечатление, что лишь великому обжоре нет до нее дела – даже большой парень с любопытством смотрел на плоды своих усилий.

Потом Майкл достал ложку. Остальное вам известно.

Выступление Железного Майкла Маллигана в тот вечер закончилось необычно. Когда последние крошки меди были у него в желудке, маэстро окружила толпа зачарованных пьяных юнцов. Зачарованных, да, но и спеси им было не занимать.

– Неужто это все, Малли?! – прокричал кто-то, и несколько человек его поддержали. Маллиган, потерявший дар речи, несколько секунд смотрел на обидчика, после чего взял египетский кувшин, в котором благодаря короткой программе оставалась еще пинта маслянистой жидкости, и с головы до ног облил ею наглеца.

Я толком не помню, что произошло дальше. В памяти сохранились лишь неясные, отрывистые образы. Двое или трое мальчишек висят на плечах Майкла… кулак летит в чей-то подбородок… в воздухе ноги, похожие на хоккейные клюшки… орущие, искаженные болью лица. Потом раскрасневшийся Маллиган стряхивал с себя дюжину неистовых бражников, а преуспев в этом, обрушил кулак на маленькую белокурую голову несчастного юнца, и тот шлепнулся на ковер. Ирландец хохотал всякий раз, когда обидчики падали на пол или пытались встать, тряся головами.

– «Машина»! – прокричал он через плечо. – Собирай «Машину»!

Я быстро все упаковал. Те несколько человек, у которых еще была в запасе воинственность, оглянулись по сторонам в поисках поддержки, но увидели только боль и страх, а потому пожали плечами и направились к бару.

Здоровяк, помогавший молоть табличку, помог нам и загрузиться в машину. Перед отъездом Маллиган открыл один ящик и достал золотое блюдо, завернутое в промасленную тряпку. Он протянул его парню.

– Держи, мой мальчик. Мне оно больше не понадобится. Большое тебе спасибо от Майкла Маллигана.

Юнец принял подарок, но когда увидел, из чего сделано блюдо и сколько оно весит, на его большом детском лице отразилось сначала изумление, а потом недоверие. Он замахал руками и попытался вернуть бесценный дар.

– Чепуха! – воскликнул Майкл. – Оно мне больше не нужно, понимаешь? Совсем ни к чему. Я, – тут он не без пафоса кашлянул, – ухожу на пенсию.

Мы пожелали юноше спокойной ночи и отбыли. За весь вечер тот произнес лишь два слова: «Это медь».

По дороге домой в машине царила напряженная атмосфера. Мы не разговаривали и ехали без остановок.

На следующее утро Маллиган подарил мне «Машину» и заявил, что возвращается в Ирландию.

Несколько лет спустя Капитан Смак прибыл в Польшу. Маленький городок стоял прямо на границе страны, в нескольких милях от того места, где встречались Чехословакия, Польша и Восточная Германия. Денег на переезды мне хватало с натяжкой, хотя толпа на выступлениях собиралась порядочная.

Я приехал на ярмарку дождливым днем и устроился в грязном углу. Сценой служила откидная дверь грузовичка, в котором я ездил. Прямо на ней располагалась «Машина». Не успел я начать, как у меня сразу же возникло ощущение, что эта ярмарка стоит здесь с незапамятных времен и жители давно потеряли к ней всякий интерес. Лица торговцев и актеров были серые, как небо, их мрачные лбы словно бы обещали вялую, до одурения вялую торговлю. Иногда к нам забредал одинокий прохожий, но из кармана он доставал лишь засморканный носовой платок. Управляющий от руки написал для меня вывеску и заверил, что скоро все наладится. Я заплатил аренду и понадеялся на его честность, потому что за душой у меня не осталось ни злотого.

К вечеру ярмарка немного оживилась. Группки из двух-трех человек бесцельно бродили туда-сюда, снова одни платки, снова нет злотых. Что-то случилось с городком и его прежней серьезностью, которая превратилась в самое настоящее уныние. Молодой человек, желая поупражняться в английском, завел со мной беседу и объяснил, что несколько местных фабрик закрыли из-за разногласий между администрацией и правительством. Настали тяжелые времена и «никто не желать отдавать тебе свой сосиска».

Я поразмыслил над сложившимся положением. А как бы сейчас поступил Маллиган? Нет сосисок – нет злотых. Нет злотых – нет денег, чтобы уехать. Раньше мне всегда хватало на бак бензина, и я украдкой продолжал свое недолгое путешествие по странам железного занавеса. Аренда здесь была дешевле, и ярмарки каким-то образом всегда сюда просачивались. Поэтому я и покинул немецкую землю, проехав через северную Чехословакию на остатках топлива. Его точно не хватит, чтобы вернуться на безопасный Запад. Я всерьез опасался за «Машину» – что с ней будет, если мне не удастся быстро пересечь границу? Поляки всегда внушали мне недоверие – за их грудным смехом словно бы крылась неясная тень жестокости. И если б я знал, какая это жестокость, то без всяких промедлений удрал бы подальше из того городка.