Я прыгал и еще в воздухе расправлял крылья, скалился и шипел. Приземлившись, я рычал до тех пор, пока зрители не начинали испускать запах страха. 

Публика подавалась назад в едином инстинктивном прыжке, охая и ахая. Потом, когда храбрость возвращалась, они подкрадывались к клетке и упирались носами в прутья. Кот-Икар снова шипел и перепрыгивал с ящика на ящик. Он определенно имел успех.

Ярмарка в Дьюсберри была важной датой в календаре странствующих актеров. На большом лугу собирались тысячи рабочих с окрестных фабрик по переработке шерсти. Цыгане, актеры и исполнители всех мастей приезжали сюда в полной уверенности, что смогут хорошенько заработать, потому что в Дьюсберри всегда водилась звонкая монета.

На второй день после открытия ярмарки с запада принесло грозу, и толпы людей засуетились в поисках убежища. Они бегали от шатра к шатру, замирая на несколько секунд перед каждой вывеской, чтобы посчитать мелочь и решить, то ли им бесплатно мокнуть под дождем, то ли заплатить пенни и своими глазами увидеть бородатую женщину, самую толстую в мире женщину или женщину, предсказывающую судьбу (которая в своей крошечной палатке тоже смахивала на самую толстую).

Лонгстаф стремительным шагом шел под дождем, не замечая, что вода струится по его лицу, шее и затекает за воротник. На ходу он быстро читал вывески. У самого большого шатра Джон на мгновение остановился, польстившись на такое предложение:

Лонгстаф удержался от поединка только потому, что хотел поберечь силы для другого.

Он проходил мимо прилавков с печеными яблоками, жареными орехами, мимо волосатых женщин и изнывающих от тоски силачей. Одна вывеска гласила:

У следующего шатра Лонгстаф остановился. На новенькой черной вывеске золотыми буквами было написано:

Вокруг шатра собрались несколько человек. Тем временем Макс, юноша с крысиным лицом, пытался завлекать новых клиентов. Он стоял рядом с изящной вывеской и приглашал зрителей внутрь, но делал это так неумело, что публика не желала платить пенни даже за сухую палатку.

Лонгстаф вытащил из кармана шиллинг и протянул его Максу. Он узнал вытянутое лицо и редкие усики – так описали соседи одного из цыган, в спешке покидающих Нью-Корт в то утро.

– Небось черный? Кот-то? – язвительно осведомился Джон, пока Максимилиан искал сдачу.

– Нет, нет… он… – промямлил цыган, быстро сообразив, что взгляд этого человека сулит неприятности. И большие.

– Плевать! – сказал Лонгстаф. – Идем-ка лучше взглянем.

И он потащил Макса к шатру. Монеты посыпались из ладони юноши, а когда он наклонился, чтобы их подобрать, еще одна парочка решила посмотреть на Кота-Икара и шагнула внутрь. Лонгстаф смерил их разъяренным взглядом, в котором ясно читалось: долго сдерживать гнев он не намерен. Собрав все деньги, Макс протянул их Джону, но тот оттолкнул его руку.

– Пошел к черту! – прорычал он, и парочка тут же развернулась к выходу, почуяв в воздухе насилие. Однако снаружи дождь полил еще сильнее, и внутрь стали заходить другие люди, по двое и по трое, все с монетками в руках. Лонгстафу и парочке пришлось продвинуться ближе к клетке, чтобы их впустить.

На улице лило как из ведра. Вокруг шатров собирались толпы, и все жались друг к другу и к тем, у кого были зонтики. Кое-кто собирался домой, по остальные не хотели уезжать с ярмарки даже в такую мокрую погоду.

У края толпы, возле шатра цыганки Петронеллы, стояла молодая пара. Он держал над ней большой черный зонт, да так учтиво, что сам наполовину оказался под дождем. Капли воды стекали с зонтика прямо ему на плечо. Что же до девушки, то она совсем озябла и разочарованно поглядывало на небо.

– Может, вы хотите, чтобы вам погадали, мисс? – спросил он, кивнув в сторону палатки.

– Нет, – отвечала та, зевая от скуки и жалея, что приехала на ярмарку с одним лишь отцовским конюхом. И телегу за ними пошлют только через полчаса… – Том! Ты же весь вымок! – воскликнула она и притянула его к себе. Так они стояли, чуть касаясь друг друга, а он весь заливался краской.

– Тогда, может, еще куда сходите? – предложил Том, отчаянно пытаясь избежать ошеломляющего тепла ее тела.

– Уж наверное! – сказала девушка с тем же расстроенно-ленивым выражением лица. А потом вдруг хихикнула. – Смотри, Том! Кот-Икар! – Только она сказала не «Кот-Икар», а «Котик-Ар», видимо, решив, что это очень остроумно. – Пойдем вместе! Всего пенни стоит! Я за тебя заплачу.

– Котик Ар?

– Да нет же, Икар!

Он опустил глаза на свои промокшие ботинки.

– Глупый! Икар так близко подлетел к солнцу, что у него сгорели крылья, – дразнилась она. – Значит, там показывают летающую кошку. Идем!

С этими словами девушка забыла о дожде, подскочила к вывеске и с громким смехом стала читать описание чудо-кота. Том подошел к ней с зонтиком, но ничего не слышал. Его затрясло, в груди поднялась внезапная ярость, и он был готов своими руками вырвать чертов смех из ее горла.

Она заплатила два пенса, и они вошли. Том вцепился в зонтик, чтобы унять дрожь. Девушка подумала, будто он перепугался.

– Не бойся, трусишка! – прошептала она. – Там всего лишь кот!

Но его глаза были прикованы к шторе, и она отвернулась, подумав, что конюх – круглый идиот. До нее и раньше доходили слухи, что он немного свихнулся после той трагедии в работном доме.

Высокий усатый котокрад-импресарио закрыл полотняный полог и завязал его веревкой, чтобы снаружи никто не вошел. Мера была напрасной: запах множества влажных пальто и лукового пота быстро заполнил шатер; народу собралось так много, что внутрь не пролез бы ни один человек. Макс пробился сквозь тесную толпу и прочистил горло. Он стоял перед шторой, как никогда похожий на крысу: нос дергался, черные глазки шныряли туда-сюда. Промокшая публика ожидала по-яатения Кота-Икара. Многие со знающим видом улыбались: они понимали, что за пенни их ждет всего-навсего подделка, может, деревянная скульптура крылатого кота, но ради десяти минут тепла пошли и на это.

Вступление прозвучало отнюдь не торжественно. С каждым словом Максимилиан все больше прижимался к занавеске спиной и все сильнее хотел за нею скрыться. Он тщетно пытался сочинить убедительную историю о дервишах, привидениях и тридевятых землях, смешивая легенды, исторические события и самые разные географические пункты в таких невероятных пропорциях, что даже вывеска у входа в шатер показалась бы вам истинной правдой. В конце концов он заявил, что некогда кот принадлежал самому вождю древних инков, живших в далекой Персии. Публика захохотала, и даже милая девушка прижала ладонь к губам, чтобы подавить невольный смешок.

Однако истинной причиной столь невразумительной тирады был Лонгстаф, все это время буравящий Макса взглядом. Был в этом взгляде такой свирепый укор, что еще до появления Кота-Икара цыган сообразил: вот-вот случится недоброе. Да и юноша у входа злобно помахивал зонтиком, предвещая если не насилие, то некое физическое проявление безумства – губы стиснуты, мутный взор уперся в занавеску, словно за ней сидит сам дьявол, и с помощью Зонта Судьбы он уничтожит его раз и навсегда.

Макс все не замолкал. Он боялся поднимать штору и не знал, что делать дальше, а потому снова и снова выцарапывал факты из иссякающей энциклопедии своего мозга. Невзирая на хохот публики, цыган поведал о том, как его прапрадед сражался за кота с грозными абиссинцами. Какой-то шутник довольно громко заметил: «О, да это еще и самая старая в мире кошка!», но тут же умолк под недовольное шиканье и строгие взгляды зрителей. Максимилиан не раз пожалел о том, что так плотно завязал полог палатки, единственный путь к отступлению. Он не знал, в чем именно заключается опасность, однако чувствовал ее неотвратимое приближение. И каким-то образом здесь был замешан кот.