Ваш Качалов

К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ

   {В подлиннике год не указан. Но по содержанию письма можно предполагать, что оно является ответом на письмо К. С. Станиславского от 7 октября 1935 г. (см. стр. 454 этой книги).}

19 октября [1935 г.]

   Константин Сергеевич, дорогой, дорогой, родной, горячо любимый! Как только получил Ваше письмо, такое чудесное, я почувствовал, что никаким письмом я не в силах на него ответить. Я почувствовал необходимость увидеть Вас, увидеть Марью Петровну, горячо и нежно Вас обоих обнять. И не было физической возможности у меня это сделать,-- такой тяжестью навалилась на меня целая гора всяких обязательств, что я потерял всякую возможность владеть собой.

   Постепенно, с огромным напряжением, я понемногу с каждым днем выкарабкиваюсь из-под всего этого груза обязательств и как будто начинаю оживать душой.

   Как только чуть покрепче стану на ноги, приду к Вам, дорогой мой Константин Сергеевич, дорогая моя Марья Петровна.

   Спасибо Вам, бесконечно любимые мои, за все, за все, а больше всего за то, что Вы существуете на свете.

Ваш всей душой Качалов

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

Вл. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО

   За мою долгую жизнь в Художественном театре, за долгую совместную работу с Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко много скопилось у меня волнительно-радостных впечатлений, мыслей, чувств, которые всегда излучаются от этого замечательного человека при близком общении с ним. Мне дорог, близок и ясен внутренний образ этого тончайшего художника с глубоким и живым умом, этого великолепного мастера, этого непревзойденного учителя и мудрого руководителя театра.

   Уже много лет меня не оставляет в покое мысль, что на нас, его современниках, его ближайших соратниках и учениках, лежит обязанность -- запечатлеть в виде "психологического портрета" внутренний образ крупной, сложной, многогранной личности Владимира Ивановича Немировича-Данченко.

   Мне очень хочется поработать над таким "портретом". По мере моих сил буду пытаться это сделать. Буду Вас писать, Владимир Иванович! Ставлю перед собой эту задачу в эти торжественные юбилейные дни, радостные для всех нас, крепко и нежно любящих В. И. Немировича-Данченко, в эти дни, отмеченные высокой наградой правительства.

В. И. Качалов,

народный артист республики

   "Вечерняя Москва", 27 февраля 1936 г.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

Вс. В. ИВАНОВУ

   Приветствую и поздравляю дорогого Всеволода Вячеславовича с двадцатилетием его великолепной творческой деятельности. Всегда с удовольствием вспоминаю о своих встречах с ним в работе над образами Вершинина ("Бронепоезд") и Артема ("Блокада"). Меня увлекает революционный романтизм творчества Всеволода Иванова, его всегда острое и глубокое восприятие жизни, смелость большого художника.

   От всей души желаю дорогому нашему юбиляру новых блестящих достижений. Крепко надеюсь, что я еще смогу вместе с ним поработать в театре над настоящей революционной пьесой, которую ждет от него страна.

Народный артист Союза ССР

В. Качалов

   "Советское искусство", 29 сентября 1936 г.

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ "ПРАВДА"

Уважаемый товарищ редактор!

   Не откажите поместить на страницах "Правды" следующее мое письмо:

   Недавно оправившись после серьезной продолжительной болезни и собираясь скоро приступить к работе, я не могу не выразить через посредство советской печати своей безграничной признательности нашему правительству за исключительное внимание, проявленное ко мне в эти четыре месяца. Во все время своей болезни я находился в идеальных условиях -- сначала в Кремлевской больнице, а потом в подмосковном санатории "Барвиха". И в больнице и в санатории я был окружен необычайной, трогательной заботливостью, чуткостью и теплотой.

   Я глубоко убежден, что нигде, ни в одной стране, актер не может и мечтать о такой поддержке, о таком внимании к себе. Честь и слава нашей великой Родине, нашему правительству за его настоящую заботу о человеке!

Народный артист Союза ССР

В. Качалов

   "Правда", 16 февраля 1937 г.

С. М. ЗАРУДНОМУ

[На конверте почтовый штамп:

Москва, 30 апреля 1937 г.]

   Дорогой друг. Поверь прежде всего, что мне хочется, и давно уже, не только сейчас, написать тебе большое, обстоятельное и подробное письмо, о многом рассказать и многим поделиться. И вот беру перо (в правую руку, и папиросу в левую, -- увы, закурил почти по-старому) и чувствую, что не смогу, "не успею" этого сделать. Рассказывают про одного оперного певца, что он, жалуясь на быстрые темпы, в которых "гнал" дирижер оперу, выразился так: "что успел, то спел". Так вот и я -- что успею, то и напишу, -- уж в очень быстрый темп загоняет меня жизнь своей дирижерской палочкой, которой я не могу не подчиняться.

   О главной "злобе дня" -- об "Анне Карениной". Спектакль действительно хороший, во многом по-хорошему волнующий. Волнует, трогает, радует и впечатляет больше всего, конечно, сам Толстой. И кусочек Толстого ароматен, и осколок его -- горит и сверкает, и в этом главный секрет успеха спектакля. Все дело -- в тексте, не опошленном и не испорченном инсценировщиком, ну и, конечно, в общем хорошо, а местами и великолепно сыгранном актерами. Очень удачно и оформление.

   Что же сказать тебе о "Борисе"? {Трагедия А. С. Пушкина "Борис Годунов" репетировалась в это время в МХАТ.} Ты, по-видимому, вполне в курсе дела,-- благодаря М. П-не {М. П. Лилина.} и "Горьковцу" {Газета МХАТ.}. Тебя смущают три Бориса. Меня -- нет, не смущают. Во-первых, потому, что роль Бориса по количеству отведенного ему Пушкиным места в трагедии -- очень не большая: из 24 сцен он появляется только в 6, даже в 5 (в сцене с юродивым -- всего две фразы). Три исполнителя Гамлета, три Отелло, три Чацких или три Фамусовых -- это, конечно, значит три совсем разных спектакля. А, например, если ставить "Юлия Цезаря", то Цезарей можно пустить десяток (если найдется такое количество актеров, имеющих на него право), а спектакль будет один, все такой же или почти такой же, и вся трагедия "Юлий Цезарь" будет все той же и не зазвучит по-другому -- от другого или третьего Юлия Цезаря. То же -- и в "Борисе Годунове", мне кажется. А впрочем, может быть, все это спорно и неубедительно.

   Скажу еще, что опасности нивелировки или копировки взаимной не может быть у нас -- среди Борисов, потому что все три исполнителя очень различны по своим индивидуальным качествам: по возрастам, темпераментам, даже по вкусам и "культурам", по навыкам и "идеологиям". И все исполнители, стремясь дать непременно "пушкинского" Годунова, объединенные в этом стремлении режиссурой, должны быть и не могут не быть свободными в выборе красок, нужных каждому для своего образа.

   А впрочем, может быть, это все "литература" и теория. А практика покажет другое.

   Думаю, что "Бориса" мы не закончим, то есть не выпустим до июля,-- до конца сезона, и в Париж его в августе не повезут, о чем мне лично жалеть не приходится, потому что ехать в Париж мне не хочется,-- боюсь жары и выставочной сутолоки. В апреле, в мае, в "нормальный", а не в "выставочный" Париж -- я поехал бы с радостью.

   Напишу еще, а пока -- обнимаю крепко тебя и всех твоих.

Твой Basil

Б. Н. ЛИВАНОВУ