Широко, вольно веселится Вершинин вместе с народом, торжествующим свою победу. Льется песня. И, покрывая все голоса, победно, ликующе звучит в таежной тьме голос Вершинина -- нового хозяина жизни на освобожденной земле.
Волна партизанского движения, все более и более разрастаясь, слившись с движением рабочих в городе, двинулась на последний и решительный штурм крепости. Уже близок час окончательной победы, и в этот ответственнейший момент погибает Пеклеванов. Вершинин, всецело охваченный пафосом революционной борьбы, на своем бронепоезде подъезжает к депо, где лежит человек, умной рукой направивший его на верный жизненный путь... "Идите и не сомневайтесь. Самое страшное в нашем деле -- сомнение. Желаю счастья", -- напутствовал его Пеклеванов.
Тяжка и внезапна эта утрата для Вершинина -- Качалова. Сняв шапку, поникнув головой, он с болью впивался глазами в помертвевшие черты лица Пеклеванова. Слеза наворачивалась на его глаза, кулаки гневно сжимались. Секундная тяжелая пауза расставания. Но нельзя медлить, и властным голосом Вершинин призывает на последний штурм: "Ну, вали, мужики, к крепости. Хватай, пахота-беднота, все крепости на земле".
Так вырастал постепенно, от акта к акту, качаловский Вершинин, руководитель партизанского движения, становясь подлинным народным героем.
Величие и могущество, ум и справедливость, благородство и непримиримость к врагам! -- лучшие качества, свойственные русскому народу, воплотил Качалов в исполнении своей первой революционной роли. Вот почему таким ярким, немеркнущим светом озарена она в нашей памяти о великом актере.
И. Н. Базилевская
В. И. Качалов в "Воскресении" Льва Толстого
1
"Какая смелость -- быть таким простым!"
Эти слова Вл. И. Немировича-Данченко относятся к Льву Толстому. Но они точно передают и то ощущение, которое вызывало в зрителе искусство Качалова -- исполнителя центральной роли в спектакле "Воскресение", роли "От автора".
Эта роль занимает особое место в творческом наследии Качалова. Она не имеет аналогий в истории театра. К скромным обязанностям чтеца, первоначально порученным ему, Качалов присоединил нечто несравненно большее. Чтец не только устанавливал повествовательную логическую связь между драматическими эпизодами инсценировки; чтецу в спектакле принадлежали уже не только слово, самый текст авторский, но и вся эмоциональная сила, весь идейный темперамент и философия спектакля.
19 ноября 1946 года Василий Иванович Качалов в последний раз выступил в роли "От автора". Это был двести семьдесят девятый спектакль "Воскресения" с участием Качалова. Снова с подмостков Художественного театра прозвучало качаловское вступление "Как ни старались люди..."
Долгая сценическая жизнь не состарила спектакль. Может быть, в 1946 году он звучал иначе, чем в дни премьеры, в январе 1930 года,-- точнее, сильнее и значительней. От спектакля к спектаклю роль, созданная Качаловым, крепла, все расширяя когда-то намеченные ей границы. Менялся, становясь все более смелым и совершенным, сценический рисунок. "Из года в год все смелее развивал роль... -- рассказывал Качалов. -- Я стал расширять свои мизансцены и уточнять подробности. Роль чтеца выходила на передний план, заострялась, приобретала уже какую-то театральную плоть, "ведущий" все более превращался в основное действующее лицо, как бы в хозяина спектакля... Все это... пришло далеко не сразу, а вырабатывалось годами. И теперь еще, играя "Воскресение" уже восемь лет,-- в 1938 году писал Качалов,-- я нахожу в этом спектакле все новые поводы для работы, для углубления и шлифовки моей интерпретации Толстого".
В качаловском замысле "Лица от автора" были, действительно, заложены огромные возможности внутреннего роста; в уже сделанной работе были "поводы для работы" дальнейшей, -- настолько нова и значительна была качаловская интерпретация Толстого.
Противоречивость толстовского творчества, социальная, историческая и философская сущность которого была гениально раскрыта Лениным, обязывала художника сцены к особой ответственности. Инсценируя "Воскресение", МХАТ брал на себя задачу не только театрального воплощения, но и критики романа Толстого с позиций современности. Эту задачу решал в спектакле прежде всего Качалов.
"Воскресение" было третьим по счету произведением Толстого, получившим сценическую жизнь на подмостках МХАТ, или, точнее говоря, четвертым, потому что наряду со спектаклями "Власть тьмы" и "Живой труп" к толстовским постановкам Художественного театра можно причислить также и спектакль "Плоды просвещения", над которым Станиславский работал еще с любителями в Обществе искусства и литературы.
Толстовские спектакли Станиславского и Немировича-Данченко могли быть удачны или неудачны, но они никогда не были "проходными". Так, для Станиславского постановка "Плодов просвещения" явилась первым серьезным режиссерским опытом в области драмы. Большое принципиальное значение для молодого Художественного театра имела его работа над пьесой "Власть тьмы". Поставленная на пятом году существования Художественного театра, пьеса Толстого шла тотчас после "Мещан"; работая над ней, Станиславский расширял круг социальных интересов театра, стремясь вывести на подмостки настоящую, свободную от театрального приукрашивания деревню. Замыслу этому, очень значительному и острому, не суждено было, правда, осуществиться полностью.
Однако, несмотря на частичное поражение, которое Художественный театр понес в первой встрече с Толстым, Немирович-Данченко и Станиславский не отказывались от мысли о дальнейшей работе над его произведениями. И успех сопутствовал этой работе. Постановка пьесы "Живой труп", впервые показанная 23 сентября 1911 года, стала новей вехой в творческих исканиях театра, новой, высокой ступенью сценического реализма. Именно в этом, знаменательном в истории Художественного театра спектакле впервые встретился с драматургией Толстого Василий Иванович Качалов, которому была поручена роль Виктора Каренина.
Работа МХТ над "Живым трупом" была сложной и противоречивой. В ходе ее обнаружилось то "толстовское" начало, которое, по свидетельству Немировича-Данченко, "гнездилось в организме Художественного театра". Вместе с тем "Живой труп" стал одним из тех спектаклей, где наметилась "верна" линия, которая должна была привести к нашим итогам, к теперешней мужественной театральной простоте" (Вл. И. Немирович-Данченко) {Цит. по "Ежегоднику МХТ" за 1945 г., т. I, стр. 351.}. Театр то подпадал частично под влияние философской концепции Толстого, то выдвигал в противовес ей свое мировоззрение, предлагал свое толкование образов, далекое от толстовской примиренности. Так поступал, в частности, Качалов.
Качалов играл Каренина, допуская наибольшие (по сравнению с другими исполнителями) расхождения с философией Толстого. Именно игра Качалова вызывала наиболее резкие нарекания со стороны буржуазной критики, не понявшей или не принявшей его трактовки образа. Недоумение критики вызывало даже самое распределение ролей: Качалова хотели увидеть в роли Феди Протасова ("Не напрасно говорят в Москве, что идеальным воплотителем этого образа Толстого был бы Качалов",-- писал рецензент "Речи") и не ожидали увидеть его Карениным.
В большинстве посвященных "Живому трупу" статей мы находим замечания о расхождениях между Качаловым и Толстым. "Скажите, почему это Виктора Каренина... представляют каким-то действительно "живым трупом", вместо Феди Протасова?" -- задавал вопрос критик петербургского "Нового времени" П. Конради, в номере от 29 марта 1912 года бойко-разделывавший гастрольный спектакль Художественного театра.
