Командир и команда "Керчи" впали в отчаяние. Запас мин Уайтхеда подходил уже к концу. Минный аппарат выбросил в воду пятую мину. Не доходя до "Свободной России", она вдруг круто повернула назад. Миноносец стал маневрировать, чтобы уклониться от своей собственной шальной мины, которая, поблескивая серебром, с быстротой ящерицы направлялась прямо на "Керчь". С механизмом управления мины случилось что-то неладное. Она, как магнит, притягивалась к стальному корпусу миноносца и три раза меняла свое направление. Наконец она еще раз повернула назад к "Свободной России" и вдруг неожиданно, как дельфин, вынырнула из воды, переломилась надвое и в один миг затонула.
Раздался следующий выстрел. Новая мина, плашмя упав на воду, побежала навстречу "Свободной России" и ударилась в самую середину корабля. Тотчас поднялся густой белый дым, окутавший весь дредноут. Когда дым рассеялся, все увидели, что толстая броня, которой были обшиты борты корабля, во многих местах содрана, и огромные пробоины с исковерканными листами стали зияли, как рваные человеческие раны. Корабль, качаясь от взрыва, стал медленно крениться на правый борт. Его паровые катера и шлюпки падали, ломались, перекатывались по палубе и, как ореховые скорлупки, слетали в воду. Тяжелые круглые башни с тремя 12-дюймовыми орудиями отрывались от палубы и со страшным грохотом катились по гладкому деревянному настилу, сметая все на своем пути, и с оглушительным треском тоже падали в море, подымая гигантские столбы брызг.
Через несколько минут корабль стремительно перевернулся, подняв кверху безобразный киль, заросший зеленой тиной и ракушками. Еще с полчаса держался он на темно-синей воде, похожий на мертвого кита. Краснолапые чайки, едва шевеля крыльями, долго кружились над остовом перевернувшегося корабля. Из открытых его кингстонов и клинкетов били высокие фонтаны.
Медленно и постепенно продолговатый уродливый поплавок уменьшался в размерах и наконец с бульканьем и пузырями скрылся под водой, увлекая за собой в пучину клубы пены и образуя в бурно кипящем водовороте глубокую засасывающую воронку.
На палубе "Керчи" матросы с напряженными лицами безмолвно, как на похоронах, обнажили головы. Послышались прерывистые вздохи и сдержанные рыдания.
-- Малый вперед! -- лихо скомандовал на мостике Кукель.
Развернувшись, "Керчь" дала полный ход и вскоре скрылась за мысом.
На рассвете следующего дня она затонула около Туапсе. Перед погружением на морское дно с антенны корабля была послана радиограмма:
"Всем, всем, всем. Погиб, уничтожив часть судов Черноморского флота, которые предпочли гибель позорной сдаче Германии. Эскадренный миноносец "Керчь".
В семь часов вечера, когда в ожидании отправки поезда мы собрались на вокзале, над городом показался немецкий аэроплан. На его желтых крыльях зловеще выделялись черные кресты. Описав несколько широких кругов над пустынной гаванью, аэроплан, как большая хищная птица, улетел назад, в Севастополь, доложить своему начальству о героической гибели красного флота.
Люди в рогожах
I
Три миноносца, как черные лебеди, плывут по широкой и многоводной Каме.
Старательно огибая частые отмели и перекаты, вплотную прижимаясь то к правому, нагорному, берегу, то к левому, луговому, они спешат в красный Сарапул, занятый Железной дивизией тов. Азина.
Острые форштевни узких миноносцев с легким журчащим плеском рассекают гладкую темно-синюю воду. В стройной кильватерной колонне головным идет "Прыткий", за ним "Прочный" и, наконец, замыкает шествие "Ретивый". Темная, беззвездная осенняя ночь окутывает реку непроницаемой мглой. Изредка мелькают красноватые огни прибрежных сел и деревень.
Тихо подрагивает стальной корпус военного корабля. В душном и грязном котельном отделении кочегары, мускулистые, как цирковые атлеты, сняв рубахи, ловко подбрасывают в открытые топки тяжелые лопаты мелкого каменного угля. Машинисты осторожно, не спеша выливают из длинных и узких горлышек масленок темное и густое смазочное масло на легко ныряющие быстрые поршни.
На высоком мостике головного миноносца рядом со мной, держась за рога штурвального колеса и зорко вглядываясь в ночную мглу, стоит рулевой. Старый лоцман с длинной седой бородой, достигающей пояса, в черном поношенном картузе и долгополом пальто похож на старообрядца-начетчика.
-- Нельзя ли, дедушка, прибавить ходу? -- спрашиваю его.
-- Никак нельзя, товарищ командующий, -- сокрушенно вздыхает старик. -- Плес тяжелый, бакана не горят, и ночь темная. Не знаю, как доберемся.
В его дрожащем голосе слышатся неуверенность и тревога. За многие десятки лет лоцманской жизни старику впервые приходится совершать такой рискованный переход. Нам необходимо во что бы то ни стало прорваться в Сарапул. Преследуя по пятам белогвардейскую флотилию адмирала Старка, мы загнали ее в реку Белую, заградили устье этой реки маленькими продолговатыми усатыми минами "рыбка" и оставили для защиты минного поля почти всю нашу флотилию. По приказу энергичного командарма Шорина только миноносцы должны пробиться в Сарапул на помощь сухопутным красным войскам. Расположенное на их пути крупное и богатое, торгующее хлебом село Николо-Березовка занято белыми. Около села на берегу стоит батарея полевых трехдюймовых орудий. Поэтому прорыв возможен только ночью, когда навигационные условия необыкновенно трудны. К счастью, на Волге и Каме в 1918 году стояла на редкость высокая вода.
В густом мраке ночи из труб миноносца вылетают золотые искры, пышут красные огненные столбы. Я сообщаю об этом по рупору в кочегарку, и через несколько минут из широких скошенных труб валит густой черный дым. Нам надо проскользнуть незаметно и быстро, чтобы белые не успели нас обстрелять. Идем с потушенными огнями. Все люки плотно закрыты, иллюминаторы туго задраены тяжелыми крышками. Никто из команды не курит на палубе. Нетерпеливые курильщики спускаются вниз и в спертом воздухе затягиваются крепкой, нестерпимо пахучей махоркой.
-- Подходим к Николо-Березовке, -- полушепотом предупреждает лоцман.
Направо виднеются темные избы глубоко спящего села. В напряженной и жуткой тишине глухо и мерно, как большое железное сердце, работает судовая машина. От быстрого хода мелко дрожит корма, оставляя за собой шумный пенистый бугор воды, взрываемой лопастями винтов.
Как раз против Николо-Березовки река образует крутой и опасный перекат. К счастью, нам удается благополучно миновать его. После переката плес становится легче и уже идет по середине реки. Вздох облегчения вырывается из впалой груди старого лоцмана, когда опасное место оказывается позади. Он снимает с седой головы потрепанный черный картуз, закатывает к небу грустные серые глаза и на потеху улыбающимся матросам осеняет себя широким крестом.
II
На крытой плавучей пристани Сарапула собрались для встречи флотилии все власти города: секретарь уездного комитета партии, председатель исполкома, начальник гарнизона и командир полка. На берегу, впереди столпившихся рабочих, оркестр красноармейцев в длиннополых серых шинелях, сверкая на солнце медными, ярко начищенными трубами, играет веселый марш. Миноносцы, влача за собой длинные шлейфы темно-бурого дыма, проходят под высоким, еще не достроенным железнодорожным мостом и один за другим швартуются у многолюдной пристани.
Встречающие товарищи в легких меховых полушубках и черных кожаных куртках подходят, знакомятся, пожимают руки.
-- Где же товарищ Азин? -- спрашиваю я, желал познакомиться с ним.
-- Он в Агрызе -- там стоит штаб дивизии, -- отвечают сарапульцы.
По крутому обрыву карабкаюсь в гору и направляюсь в местный Совет -- двухэтажный каменный дом с балконом на грязной базарной площади.
В крохотных комнатах, заставленных простыми, некрашеными деревянными столами, снуют посетители. Члены Совета терпеливо дают им нужные справки.