-- По чьему поручению вы явились сюда? -- задал он мне щекотливый и довольно неделикатный вопрос.

   Моим ответом было:

   -- Советское правительство не несет за меня никакой ответственности. Я пришел сюда по своей инициативе, на свой собственный страх и риск.

   Генерал сообщил, что, не имея личного права сдать Энзели, он запросил инструкций у сэра Пэрси Кокс, верховного комиссара Месопотамии. До получения ответа из Багдада генерал Чемпейн предлагал заключить перемирие.

   Небольшой ветер и мертвая зыбь на море замедляли высадку десанта. Легкие шлюпки, как ореховые скорлупки, качались на воде и с трудом догребали до отлогого, низкого берега. Нам было выгодно выиграть время, и я согласился на перемирие, дав англичанам два часа сроку на переговоры с Багдадом.

   А десант продолжал высаживаться. Отлогая песчаная коса почернела от военных моряков. Непрекращавшееся усиление нашего десанта не на шутку встревожило английское командование. Мне принесли новую радиограмму. Генерал Чемпейн, ссылаясь на заключенное перемирие, требовал приостановить дальнейшую высадку.

   С трудом вспоминая английские слова, в свое время приобретенные за решеткой Брикстонской тюрьмы, я кое-как составил ответ: довел до сведения генерала, что перемирие означает прекращение непосредственных военных действий, но ни в какой мере не исключает подготовки к возобновлению боевой операции.

   Чемпейн, очевидно, признал бесполезной дальнейшую полемику и на мою радиограмму ничего не ответил.

IV

   Вскоре мы разглядели в бинокль моторный истребитель, с большой скоростью приближавшийся к нам со стороны Энзелийской бухты. Его корпус дрожал и сотрясался, но был высоко поднят, а корма глубоко зарылась в воду. За кормой клубилась взрываемая могучим винтом гора белоснежной пены. Над катером развевался колеблемый ветром квадратный белый флаг. Катер пристал к борту "Карла Либкнехта", и молодой высокий офицер в зеленоватом английском френче с серебряными аксельбантами и узкими, защитного цвета погонами, крепко держась за поручни, боязливо перешел с катера на палубу нашего миноносца. Это был парламентер, присланный генералом.

   -- Лейтенант Крачлей, -- отрекомендовался он, вежливо взяв под козырек.

   Я протянул ему руку. Губы юного лейтенанта дрожали. Он заметно волновался, очутившись на корабле страшных большевиков. Я пригласил его в мою каюту. Он спустился по зыбкому трапу, снял широкую и круглую, как блин, фуражку. Его белокурые волосы были гладко причесаны на боковой пробор. Молодое безусое лицо, подернутое нездоровой бледностью, походило на пергамент.

   Я пригласил его сесть. За отсутствием стульев он опустился на койку, покрытую толстым серым одеялом.

   -- Генерал прислал меня спросить, чего вы хотите? -- на ломаном русском языке обратился ко мне лейтенант, одергивая на себе аккуратный, с иголочки, френч.

   -- Только одного: ухода английских войск, чтобы мы беспрепятственно могли эвакуировать в Баку наше военное имущество, захваченное и увезенное белогвардейцами, -- ответил я.

   Англичанин расстегнул у себя на груди две массивные золотые пуговицы с накладными орлами и вынул из бокового кармана элегантного френча тонкую записную книжку. Крошечным карандашиком, выдернутым из черного ушка, он записал мой ответ и осведомился:

   -- Разрешите передать телеграмму моему генералу?

   -- Пожалуйста.

   Мы оба вышли на верхнюю палубу.

   Моторный истребитель, на котором прибыл английский лейтенант, уже скрылся из виду. Я вызвал радиотелеграфиста и передал ему депешу, написанную лейтенантом.

   Наш миноносец монотонно качался.

   -- Плохо себя чувствую. Меня укачало, -- конфузясь, признался побелевший, как крахмальная рубашка, лейтенант Крачлей.

   Я предложил ему сойти вниз и лечь на койку. Он с радостью последовал моему совету.

   -- Удивляюсь, что вы страдаете морской болезнью, -- иронически заметил я, когда мы спустились в каюту. -- Ведь англичане -- морская нация; обычно они чувствуют себя на море как дома.

   Лейтенант сконфузился и ничего не ответил. Отлежавшись на жесткой большевистской койке, он понемногу пришел в себя.

   -- Скажите, пожалуйста, -- спросил я его, -- наш сегодняшний визит был для вас неожиданным?

   -- Совершенно неожиданным, -- чистосердечно признался юноша. -- В первые дни после взятия вами Баку мы действительно ожидали появления красного флота и даже готовились к встрече с ним. Но после трех недель мирной тишины успокоились и решили, что вы уже не придете.

   После короткого раздумья Крачлей добавил:

   -- Генерал Чемпейн -- бригадный командир и постоянно живет в Казвине, в Энзели он приехал, чтобы произвести смотр войскам, и вдруг попал в такую историю.

   -- Да, история неприятная, -- вслух посочувствовал я, а про себя подумал: "Присутствие в Энзели генерала должно ускорить капитуляцию англичан. Сидя в тылу и не рискуя своею жизнью, он, наверное, отдавал бы воинственные приказы, а сейчас сам, оказавшись в мышеловке, будет, пожалуй, уступчивее".

   Лейтенант Крачлей рассказал мне, как он под началом генерала Дестервилль два раза высаживался в Баку и воевал против красных.

   -- Кстати, у меня к вам большая просьба, -- неожиданно обратился он. -- Я женился в Баку и, конечно, на русской. Она очаровательная женщина. Мы устроили в Энзели уютную квартиру, купили дорогую мебель, рояль и ванну. Это стоило мне бешеных денег, особенно рояль, -- в Персии ведь не изготовляют приличные музыкальные инструменты. Не можете ли вы помочь мне вывезти рояль и ванну в случае нашей эвакуации из Энзели?

   Мне стоило большого труда, чтобы не рассмеяться. Но я дал лейтенанту слово, что его рояль и ванна будут завтра же на грузовике эвакуированы в Решт. Крачлей не знал, как благодарить за эту любезность. Он заметно приободрился. Даже морская болезнь стала как-то меньше терзать его.

   Путаясь, запинаясь и с трудом подыскивая нужные слова, лейтенант с большим увлечением принялся рассказывать мне о своем происхождении из очень древней и родовитой шотландской фамилии.

   -- Крач -- это значит крест, а лей -- старинное шотландское слово, обозначающее перекресток двух дорог.

   -- Следовательно, Крачлей -- это крест на перекрестке, -- неуклюже перевел я.

   -- Да, да! -- обрадованно закивал головой англичанин.

   Я зевнул и поглядел на часы. Срок перемирия подходил к концу. Поднялся по закоптелому железному трапу на верхнюю палубу. После затхлой каюты влажный соленый морской воздух приятно освежил меня.

   Передал десантному отряду приказ перейти в наступление, а артиллеристам велел зарядить орудия. Черные силуэты моряков зашевелились на берегу, как тени на китайском экране. Серые стальные пушки издали оглушительный залп, мягко осели назад и затем снова заняли прежнее положение. Первый наш снаряд, с пронзительным свистом рассекая воздух, пролетел над Казьяном и шлепнулся, не разорвавшись, где-то в малярийном болоте.

   Английская артиллерия молчала. Поощряемые ее бездействием, мы выпустили еще несколько трехдюймовых снарядов по Казьяну. Цепь десантников быстро двинулась вперед по песчаному берегу. Гуркасов в белых чалмах нигде не было видно.

   На верхнюю палубу опрометью выбежал из каюты потомок древнего шотландского рода. В руке он держал свою широкую, как блин, фуражку.

   -- Помилуйте, это невозможно, -- задыхаясь от волнения, негодовал побагровевший Крачлей. -- Я нахожусь на вашем корабле в качестве гостя, а вы в это время стреляете по англичанам. Немедленно спустите меня и тогда делайте все, что угодно. А пока я нахожусь здесь, прекратите стрельбу.

   Я объяснил взволнованному лейтенанту, что до прихода его катера, к сожалению, лишен возможности доставить его на берег. А стрельбу прекратить не могу, потому что истек срок перемирия.

   Дежурный радиотелеграфист передал мне новую депешу с берега. Генерал Чемпейн жаловался, что наши десантники разрушили телеграфную линию и таким образом затруднили его сношения с внешним миром. Поэтому у него до сих пор нет ответа от сэра Пэрси Кокс из Багдада. В заключение Чемпейн предложил продлить перемирие еще на один час.