Я знал, что бухта Кунда находится на восток от Ревеля. В мозгу промелькнуло: "По всей вероятности, они везут нас в глухое место, чтобы там расстрелять".
Вдруг совершенно неожиданно над моей головой раздался оглушительный орудийный выстрел и послышался мягкий звук сжатия компрессора, как бывает всегда при откате пушки. Мы жадно прильнули к круглым иллюминаторам, но, так как находились глубоко в трюме, поле нашего зрения оказалось невелико. Ничего, кроме других английских миноносцев, шедших в непосредственной близости от нас, увидеть не удалось. Стрельба затихла так же неожиданно, как началась. Машина внезапно перестала работать. Наступила странная тишина. Миноносец "Wakeful" остановился. Нас вывели на прогулку на верхнюю палубу.
Тяжелое зрелище предстало здесь нашим глазам. В непосредственной близости от нас стоял миноносец "Автроил" со сбитой набок стеньгой. Он был уже захвачен англичанами, но на нем еще развевался красный флаг. Английская эскадра обошла "Автроил" с тыла и. отрезав от кронштадтской базы, погнала на запад, в открытое море. Английское командование приказало вывести нас на прогулку в момент капитуляции "Автроила" для того, чтобы уязвить наше революционное самолюбие. Я намеренно прекратил прогулку и вернулся в трюм, в нашу общую камеру, где помещалось 20 пленных. Остальные моряки из команды "Спартака" были размещены по другим кораблям. Комсостав увезли на берег.
Мои спутники по несчастью, матросы "Спартака", сохраняли исключительную бодрость духа и мужественно смотрели в лицо смерти. Мы все были уверены, что англичане нас расстреляют.
VI
Утром 28 декабря нас снова вызвали наверх. Рядом с трюмом помещалось крохотное отделение рулевой машины. Для того чтобы спастись от возможного опознания, матросы посоветовали мне не выходить наверх, а спрятаться в этом помещении. Я последовал этим советам, но вскоре был обнаружен в своем укрытии и выведен на палубу.
Наши "спартаковцы" были выстроены на левых шканцах. Англичане вместе с белогвардейцами усиленно разыскивали меня. На все их вопросы спартаковские матросы отвечали, что в Кронштадте перед выходом миноносца в море его действительно посетил Раскольников, а затем он будто бы сошел на берег и в походе не участвовал. Однако англичане продолжали свои поиски, повидимому имея точные сведения о моем нахождении на борту "Спартака".
Меня поставили во фронт -- на левом фланге спартаковской команды и отобрали паспорт. Ввиду того что по паспорту я значился эстонцем Феллинского уезда, ко мне подошел какой-то матрос боцманского вида и стал разговаривать по-эстонски. Ему не стоило большого труда уличить меня в незнании языка.
В свое оправдание я солгал, что давно обрусел и уже забыл родной язык. Но в этот момент на шканцах появилась группа белогвардейских офицеров, и среди них я тотчас узнал высокую, долговязую фигуру моего бывшего товарища по выпуску из гардемаринских классов -- бывшего мичмана Феста. Оскар Фест принадлежал к прибалтийским немецким дворянам. Вместе с другими белогвардейски настроенными офицерами он остался в Ревеле. На английском корабле Фест был единственным одетым в штатское платье. На нем ладно сидели элегантный, с иголочки темно-синий пиджак и тщательно отутюженные брюки. Несмотря на морозный день, он оказался без пальто и без шляпы -- очевидно, только что вышел из кают-компании. Остановившись против нас у правого борта корабля, Фест медленно провел взглядом вдоль всего фронта, и его широко раскрытые голубые глаза буквально застыли на мне. Обычный для него румянец с еще большей силой залил продолговатое лошадиное лицо. Он сказал что-то своим белогвардейским спутникам, и меня тотчас изолировали от всей команды, раздели донага, подвергли детальному обыску.
В каюту, где проводилась эта унизительная процедура, буквально ворвался какой-то белогвардеец в форме морского офицера, взглянул на меня и, захлебываясь от радостного волнения, громко воскликнул: "Не is the very man" ("Это тот самый человек").
Очевидно, он знал меня в лицо. Увидев теперь на мне матросский бушлат, скромное белье и порванные носки, издевательски произнес:
-- Как ты одет! А еще морской министр!
VII
После обыска меня вывели на палубу и заставили спуститься по трапу в моторный катер. Краснощекие английские матросы, сжимая в руках винтовки с привинченными штыками, безмолвно сопровождали меня. Моторист с усилием дернул рукоятку и завел мотор. Катер медленно и осторожно отвалил от миноносца.
Я был в полной уверенности, что меня везут на удобный для расстрела безлюдный и лесистый остров Нарген. Религиозные люди в такие моменты начинают молиться. Но я был атеист, и, поскольку уже примирился с мыслью о неизбежности расстрела, мне хотелось только одного: ускорить приближение этого рокового момента.
К моему удивлению, моторный катер, сделав крутой поворот, обогнул корму легкого крейсера "Callipso" и, резко уменьшив ход, пришвартовался к левому трапу. На стеньге развивался вымпел адмирала. Это был флагманский корабль английской эскадры. Английские матросы, которые конвоировали меня, показывали на него пальцем, сокращенно называя "Клипсо".
Я был проведен в крохотную каюту, где можно было только стоять. Ни сесть, ни лечь невозможно.
Через некоторое время из этой клетушки меня доставили в адмиральское помещение. Адмирал восседал за письменным столом. Против него в кресле для посетителей я опять увидел бывшего мичмана Феста.
Не предлагая мне присесть, адмирал задал обычные вопросы об имени и фамилии. Я назвал себя. Переговариваясь о чем-то с Фестом, адмирал тут же приказал матросам увести меня.
Теперь я оказался в узком паропроводном отделении, расположенном вдоль борта корабля. В помещении не было ни одного иллюминатора, круглые сутки горели электрические лампочки. От нагретых паровых труб было нестерпимо жарко. Вместо кровати на палубе лежала широкая доска. Дверью служила подвижная решетка, наподобие тех, какие бывают в тюрьмах.
По-видимому, я находился в арестном помещении для матросов. Возле решетки стоял часовой с ружьем. Он показался мне мало симпатичным парнем.
Соскучившись стоять на часах, матрос начал развлекаться: наводил на меня винтовку, зажмуривал левый глаз, указательным пальцем правой руки касался спускового крючка. Я знал, что часовой, приставленный для охраны, не посмеет расстрелять меня прямо на корабле, но все же эти его шутки не доставляли мне удовольствия.
Поделившись со мной своими восторгами по поводу разгрома Германии и ликвидации ее флота, часовой снова взял винтовку на изготовку, но на этот раз прицелился не в меня.
-- Ленин! -- гаркнул он и, ртом подражая выстрелу, резким движением опустил винтовку.
Я с отвращением отвернулся и отошел в задний угол своей камеры. Тут до меня донесся стук паровой машины, и по легкому ритмичному содроганию корпуса я понял, что миноносец снимается с якоря.
В полдень мне принесли на обед крепкого английского чая без молока и без сахару, несколько солдатских галет и коробку консервов. Жестянка была раскупорена, и на ее этикетке я прочел английскую надпись: "Консервы из кролика". Никогда в жизни не приходилось мне питаться кроликами, и, как ко всякому незнакомому блюду, я отнесся к этим консервам с известным предубеждением. Но, к моему удивлению, кролик по вкусу оказался похожим на курицу.
Из английских офицеров я никого не видел. Никто из них не удостоил меня своим посещением. Лишь какой-то механик, похожий на сверхсрочного кондуктора флота, пришел с листом белой бумаги и попросил написать ему что-нибудь на память. Я охотно выполнил его просьбу -- воспроизвел на бумаге запечатлевшееся в моей памяти одно революционное стихотворение.
За отсутствием иллюминаторов мне невозможно было различить, день сейчас или ночь. Часов у меня тоже не было. Но, судя по продолжительности похода, решил, что должен, уже наступить вечер. Меня стало клонить ко сну, и я улегся на доске, брошенной прямо на палубу.
