-- Значит, поддержите? -- спрашивал лавочник.

   -- Не опасайтесь. Мы за вас, как один человек, поднимемся... Глас народа, брат, одно слово. Раз уж мы выбирали, на вас положились, значит, крышка.

   -- А то придут какие-то голодранцы, у которых материно молоко на губах не обсохло, и пожалуйте, выбирайте их.

   -- Силантьич просит того... чтобы поддержать его,-- говорили мужики тем, которые не присутствовали на беседе.

   -- Это можно.

   -- Ну видишь, все, как один человек, за тебя стоят. Ставь брат, магарыч. Не выдадим! Хоть иной раз и прижимал нашего брата, ну, да что там, без этого нельзя.

   -- Ведь обязан был, на основании,-- говорил лавочник.-- Ежели бы моя воля, так я бы со всеми, как с братьями. А ежели иной раз за дело, так ведь сам понимаешь -- нельзя.

   -- Правильно! -- говорили мужики.-- А что строг бывал, так с нашим братом иначе и нельзя; ты с ними хочешь по-благородному, а они тебе в карман накладут.

   -- Значит, буду надеяться?..-- спрашивал лавочник.

   -- Сказано уж, чего там! Прямо как один человек встанем.

   В воскресенье около школы толпились мужики. Все сидели на траве, на бревнах, курили, говорили и поглядывали на дверь школы, куда пошли молодые солдаты с фронта с высоким человеком в пальто с барашковым воротником.

   -- Что-то они дюже долго разговаривают-то там?

   -- Хочут умными себя показать.

   Из школы вышел солдат и позвал всех на собрание.

   В передней части школы, где обыкновенно заседал президиум комитета, за столиком сидел Алексей Гуров, и около него два молодых солдата в шинелях и в шапках.

   -- Шапки-то можно бы и снять,-- сказал кто-то негромко в задних рядах.

   -- У них головы воздуху не терпят,-- ответил насмешливый голос.

   Лавочник стал на виду у окна передней части школы и водил глазами по лицам. Все ему подмигивали. Степан, товарищ председателя, кротко сидел на подоконнике. Николая-сапожника не было видно,-- очевидно, опоздал на собрание.

   Сидевший за столом Алексей Гуров, так же, как и лавочник, тоже смотрел на все, как бы следя, чтобы не было лишней толкотни и чтобы все скорее расселись. Лицо его было серьезно. Он не узнавал знакомых, как будто совсем не тем был занят.

   -- Словно начальство какое... Сел себе за стол, никто его не просил... Чего же это Силантьич-то молчит?

   -- Нахальный человек, и больше ничего,-- кому охота связываться.

   -- Все равно. Раз против него все, тут сколько ни нахальничай, толку не будет,-- говорили в разных углах.

   -- Сели? -- раздался голос сидевшего за столом.

   -- Сели...-- сказали недовольно сзади.

   -- Ну, вот и ладно. Вы прежним президиумом довольны?

   -- Довольны! -- сказали дружно голоса, и многие посмотрели при этом на лавочника.

   Лавочник опустил глаза.

   -- Хорошо. Теперь по декрету комитеты отменяются. На их место приказано организовать Советы. Президиум можете оставить старый, можете выбрать новый.

   -- Думали, нахальничать будет, а он -- ничего, по-благородному,-- послышался после некоторого молчания голос из угла.

   -- Малый как будто ничего...

   -- А чем вы довольны старым президиумом? -- спросил Алексей.

   Все молчали.

   -- Землю они вам разделили?

   -- Насчет земли разговор был,-- сказал нерешительный голос.

   -- А дележа не было еще?

   -- Подождать велели,-- ответил тот же голос.

   -- Значит, ждете по собственному желанию?

   -- По собственному... чтобы по порядку все было,-- сказал Иван Никитич,-- а не зря.

   Он хмуро сел, взглянув при этом на лавочника. Тот тоже посмотрел на него.

   -- А еще насчет чего разговор был?

   -- Мало ли насчет чего...-- ответил опять неохотно голос сзади.

   -- Насчет хлеба был. Хлеб и скотину уже поделили.

   -- А у кого она, эта скотина-то? -- спросил Алексей.

   -- К прасолу в гости пошла...-- сказал Семен-плотник,-- она богатых дюже любит.

   -- Вот, вот,-- послышалось несколько голосов,-- бедным дали, а она опять к богатым прибежала.

   -- Так...-- сказал Алексей; он все сидел за столом и держал в руках карандаш, повертывая его за рубчики.-- А сеять на помещичьей земле будете?

   -- Велели подождать. Как там порешат...

   -- Так вы довольны?

   -- Вот черт-то, исповедовать пошел. Крючком за губу поймал и ведет,-- сказал недовольно Иван Никитич и прибавил громко: -- Чем довольны-то?

   -- Да вот, что подождать-то велели...

   -- Чем уже тут быть довольным? -- отвечал хмуро Иван Никитич, но взглянул на лавочника и еще более хмуро сказал: -- Известно, довольны, потому -- порядок.

   -- Так... А ежели сейчас такой закон выйдет, что бери землю и -- никаких!

   Все переглянулись.

   -- Чем скорей, тем лучше,-- сказал Иван Никитич, не взглянув на лавочника, который быстро поднял голову.

   Все посмотрели на лавочника.

   -- Как бы Силантьича не обидеть...-- сказал кто-то.

   -- А чем его обидишь. Ему-то что? Он, что ли, отвечает? Раз такой закон вышел... выберем его в совет, только и дело.

   -- Что ж, ежели такой закон вышел, отчего и не брать, ежели по шапке за это не попадет! -- сказало уж несколько голосов.

   -- А то прежде ждали и теперь опять жди.

   -- Правильно!

   -- Им-то хорошо, они залезли себе в комитет и гребут, а мы, дурачки, ждать будем?

   -- Чего вы, черти! Силантьич услышит,-- послышались негромкие голоса.

   -- А пущай слышит. Он карманы-то себе набил!

   Лавочник водил глазами по всем скамьям, но никак не мог ни с кем встретиться взглядом. Все смотрели мимо него или так водили глазами, что за ними невозможно было угоняться.

   -- Нечего глаза-то таращить...-- сказал кто-то, видимо, по адресу лавочника,-- денежки-то все себе загребли...

   -- Николка хоть по глупости много распустил по ветру, а этот, черт, лапы-то загребущие... прежде все время сок жал и теперь тоже. Мы "подожди", а он себе в карман... У, сволочь!..

   -- Да, Николай -- это все-таки человек с совестью.

   -- Ну да, тоже Николай твой языком только молоть здоров, а что от него? Степан вот, правда,-- святой человек.

   -- То-то этот святой корову у меня взял да на нижнюю слободу ее отдал... Святой начнет стараться -- хуже дурака выйдет...

   -- Все они хороши, дьяволы.

   Алексей, что-то писавший, поднял голову и сказал:

   -- Так вот, товарищи: власть теперь ваша и земля ваша. Берите землю, берите хлеб, чтобы этих чертовых гнезд тут больше не было. Кто против этого, прошу встать.

   Все сидели. У лавочника упала шапка и покатилась.

   -- Шапка уже в руках не держится!..-- сказал чей-то голос.

   -- Разъелся, вот и не держится!.. Ишь, черт... Когда только корень этот окаянный выведется!..

   -- Предлагаю произвести перевыборы в совет,-- сказал Алексей.-- Сейчас будут объявлены два списка: в одном старый президиум, в другом -- новый. Огласи...-- обратился он к секретарю, подавая ему два листочка.

   Все выслушали молча.

   -- В новом-то он и эти двое с фронту? -- спросил передний мужичок.

   -- Выходит, так,-- ответил сосед.

   -- Кто за старый состав... прошу поднять руки.

   Все сидели неподвижно.

   -- Кто за новый?..

   Все подняли руки.

   Лавочник взял шапку и пошел, ни на кого не глядя, к двери.

   -- Что тут? -- спросил запоздавший Николай-сапожник, войдя в школу и тревожно оглядываясь.

   -- Новых выбрали,-- сказал задний мужичок в лохматой шапке.

   -- Кто же это?

   -- Все. Прямо, как один человек, поднялись.

   -- Глас народа, брат...

ВОСЕМЬ ПУДОВ

   Мужики стояли целой толпой в усадьбе около сеновала и уже два часа говорили, кричали и спорили по поводу дележа сена...

   Сначала условились все делить поровну. Рожь разделили поровну, вышло хорошо. Стали делить телеги, тоже поровну, получалась нескладица: кому пришлась ось, кому колесо. И когда поделили, то оказалось, что инвентаря нет и телег ни у кого нет,-- ездить опять не на чем. Коров решили в таком случае поровну не делить, а дать сначала неимущим. Но, когда начали давать, стало вдруг жалко, и все оказались вдруг неимущими.