– Значит – неправда?
Мой собеседник досадливо передернул плечами и резко, отчеканивая каждое слово, продолжал:
– С того момента, как эскадра встала по диспозиции на внешнем рейде, приказано было раз навсегда, чтобы к заходу солнца, к 5 ч дня, весь личный состав был на своих судах, и сообщение с берегом прекращалось вплоть до рассвета. Это было единственное распоряжение, в смысле мер предосторожности, которое начальник эскадры мог отдать своей властью, не спрашивая разрешения наместника. И это приказание в точности выполнялось. Особенно 26 января! Еще бы!.. – Ведь все мы видели, как пришел пароход с японским консулом из Чифу, чтобы забрать и увезти из Артура японских подданных. Мы видели, как он стоял на якоре, чуть что не посреди эскадры, как он торопился уйти засветло. Кому же не было ясно, что это – война! Или Вы думаете, что мы этого не понимали?!. Да разве, если бы вся эскадра не была начеку, подхватили бы так быстро, по всем судам, боевую тревогу? Разве могли бы мы так дешево отделаться?!.
Ко времени этого разговора из Чифу уже были получены (из частных, но достоверных источников) сведения, что на пароходе, приходившем в Порт-Артур 26 января, кроме консула находился еще и неофициальный японский морской агент, проживавший в Чифу уже много лет. Говорили даже, что в Порт-Артуре он съезжал на берег под видом консульского слуги. Пароход, имевший за время стоянки полную возможность совершенно точно нанести на карту диспозицию эскадры, выйдя в море, встретил на условленном рандеву японскую эскадру и передал на нее мнимого лакея, конечно, со всеми собранными им последними известиями[23].
Большую услугу оказало японцам также «учение отражения минной атаки», назначенное в ночь на 27 января, для чего в море были высланы 4 наших миноносца.
Хотя это несвоевременное учение (неизвестно, по чьей инициативе) было отменено и миноносцам было приказано идти на ночь в Дальний[24], но последнее распоряжение на эскадре известно не было, и когда в одиннадцатом часу вечера показались с моря миноносцы, идущие со всеми огнями, их, весьма естественно, приняли за свои. Утверждают даже, хотя факт этот не удостоверен, что один из миноносцев совершенно правильно показывал позывные сигналы «Стерегущего» – одного из наших отсутствовавших… Только глухие удары минных взрывов и звуки боевой тревоги на поврежденных судах рассеяли сомнения…
– Но пары? Сети? Огни? Сторожевые и охранные суда? – спрашивал я…
– Ах, что Вы говорите! Точно не знаете! Разве это мог приказать начальник эскадры? Надо было разрешение наместника!
– Отчего же не спросили, не настаивали?
– Не просили!.. Сколько раз просили, и не на словах только – адмирал рапорт подал!.. А на рапорте зеленым карандашом резолюция – «Преждевременно»… Теперь объясняют разное: одни говорят, будто боялись, что наши воинственные приготовления могут быть приняты за вызов и ускорить наступление разрыва, а другие – будто на 27-е предполагалось торжественное объявление состоявшегося отозвания посланников, молебствие, парад, призыв стать грудью и т. д. Только вот – японцы поторопились на один день…
– Ну, а впечатление, которое произвела атака? Настроение на эскадре?
– Что ж… Впечатление? – Впечатление, конечно, тяжелое, но паники не было. Факт налицо – все остальные атаки удачно отбили… Потери, повреждения не сразу выяснились. «Ретвизан» только сел носом, «Паллада» – кормой. Ночь, темно – даже заметить трудно. Вот, когда «Цесаревич», повалившись на бок, крен 18°, шел в гавань – жутко было… Думали, вот-вот перевернется. А настроение?.. Да, что! – внезапно воодушевляясь, заговорил он, – когда после первой, внезапной атаки японцы скрылись, пальба стихла, но угар еще не прошел, наш добродушный толстяк З. повернулся к Золотой горе и со слезами, но и с ярой злобой в голосе закричал, грозя кулаками: – Дождались! Непогрешимые, всепресвятейшие!.. и т. д. (приводить в печати неудобно). Вот, это и было настроение… думаю, общее.
– Ну, а 27-го?
– Тоже какая-то дрянь вышла… Понятно, что сейчас же после атаки, даже не ожидая сигнала, все начинали разводить пары. Подбитые суда немедленно пошли в гавань, да в потемках, плохо слушаясь руля из-за пробоин, никто не попал, куда хотел. Все трое, рядышком, выкатили на отмель Тигрового Хвоста под самым маяком. На другой день «Цесаревич» и «Палладу» сняли, отвели внутрь, а «Ретвизан» так и сидит до сих пор: у него пробоина в носу, и через нее, по системе вентиляционных труб, одобренной Техническим комитетом, вода медленно, но верно, сплющивая какие-то специально изобретенные шаровые клапаны, распространяется по всему броненосцу. Изолировать пробоину невозможно. Надо ее, хоть временно, заделать, а без этого – слава Богу, что сидит на мели!..
Ну, так вот: стоит под парами. Перед рассветом, когда закончились атаки миноносцев, послали крейсера на разведку. Первым возвращается «Боярин», держит сигнал: «Видел приближающегося неприятеля». Немного погодя полным ходом, уже в перестрелке с наседающими крейсерами японцев, идет «Аскольд» и сигнализирует: «Неприятель наступает в больших силах». А мы – стоим на якоре в трех колоннах, и наша «Ангара» совсем на отлете, самым восточным кораблем южной линии. Наконец – без всяких сигналов, своими глазами видим – появляется на горизонте весь японский флот. А мы – все стоим… Видите ли: с утра начальник эскадры был вызван к наместнику для получения инструкций и еще не возвратился. Это мы уже после узнали, а тогда… понимаете – так и подмывает! Так и дергает!..
– Как же, не доложили, не послали сказать?..
– Не доложили! Не послали сказать! Ха-ха-ха!.. – желчно рассмеялся мой собеседник. – Да Вы забыли что ли? Ведь Золотая гора первой принимает все сигналы, и горизонт у нее много больше, чем у судов, стоящих на рейде! А с Золотой горы – телефон прямо во дворец к наместнику!.. Должно быть, все совещались, находили, что еще «преждевременно»!.. Впрочем – как знать, чего не знаешь?.. Словом, флаг-капитан, видя, что неприятель откроет огонь, сделал сигнал: «Сняться с якоря, быть в строе кильватера» – сам, не дождавшись возвращения адмирала, который догнал «Петропавловск» на катере и высадился на него уже на ходу. Боя настоящего не было. Правильнее сказать – перестрелка. Хорошо стреляют, первые их два снаряда так и легли, оба у самого борта «Петропавловска»… Нарвались на Электрический утес. Еще 10-дюймовую батарею успели изготовить. С возвышенного берега, да с крепостным дальномером!.. Кажется, им здорово влетело! 40 минут постреляли и заторопились домой! У нас – азарт, подъем духа! Сигнал: «Преследовать неприятеля!» «Аскольд», «Новик» – наши скороходы – уже бросились вперед, в первую голову… Вдруг – на Золотой горе поднимают «ферт»[25]… Вернулись… Потом все, в порядке постепенности, вошли в гавань. И вот – стоим…
Я слушал и хотел бы не верить…
«Ангара» тоже принимала участие в бою. Конечно, ввиду большой дистанции, вряд ли она нанесла неприятелю какой-нибудь урон своими 120-мм пушками, хотя сама порядочно потерпела. Были убитые и раненые; был критический момент, когда оказался перебитым рулевой привод, и некоторое время пришлось управляться машинами; большая часть шлюпок левого борта превратилась в решето; трубы, вентиляторы пестрели мелкими пробоинами… но все от осколков снарядов, рвавшихся о воду, близ борта. Единственный (зато 12-дюймовый) снаряд, попавший в пароход, на счастье не разорвался: пробив борт, палубу, несколько переборок, он залетел в каюту первого класса, разрушил койку и мирно опочил в ее пружинном матрасе… Похоже на анекдот, но правда…
Я лично не слишком верил в обещанную крейсерскую службу «Ангары». Ведь настоящие крейсера, на моих глазах, стояли без всякого дела.
«Беречь суда! Отнюдь не рисковать!» – этот лозунг, с которым я недавно познакомился, вряд ли был принят младшим флагманом самостоятельно. Вероятно, он был дан «свыше»… Конечно, эти пессимистические размышления я хранил про себя и не только их не высказывал, но еще всеми мерами пытался подбодрить личный состав и привлечь его к дружной работе по подготовке «Ангары» к ее будущей деятельности. А работы было немало.
