У Парашки замерло сердечко, она с треножным вниманием следила на отцом и прислушивалась к тону его голоса. Отец пока был совершенно безучастен; по его первым словам нельзя было и ожидать, как он дальше может отнестись к этому делу.

   -- А что ж, если ей хочется, пущай идет, -- замолвила за дочь слово Ненила, -- сами мы, как пни горелые; пусть хоть дети побольше узнают.

   Григорий вытер об утирку руки, поцарапал рукой в затылке, сел на лавку и проговорил:

   -- Когда ходить-то? Вон еще картошка не рыта, а там будут другие дела.

   -- Ну, велика ее работа! Управимся и без нее, -- что ее с этих пор заневоливать-то? Наработается за свой век!

   -- Да, а на что ей грамота-то?

   Парашка по тону отца заметила, что он сдается, и сердечко ее забилось. Глазенки радостно засверкали, и она стала следить, куда дальше поведет разговор.

   -- Бог знает на что, -- сказала Ненила, -- очень просто, и пригодится. Девичья судьба -- темное дело, может, наука ей будет на пользу.

   Григорий зевнул и проговорил:

   -- На это справу нужно, а из чего мы ей соберем: поди-ка, хлебов-то сколько останется?

   -- Ну, може, на ее счастие подороже продадим.

   Григорий как будто задумался, потом почесал под мышкой, опять зевнул и проговорил:

   -- Ну, что ж, коли охота есть, пущай походит, только, пожалуй, сама заленится.

   -- Нет, не заленюсь! -- весело и уверенно воскликнула Парашка.

   Отец с матерью заразились ее весельем. Григорий засмеялся.

   -- А вот поглядим-увидим; если заленишься, силой будем водить.

   Парашке показалось, что в избе точно стало светлей; изнуренные лица отца с матерью сделались красивей, милей, и ей захотелось броситься к ним на шею.

V

   Утром Парашка была разбужена громким говором. Ненила с кем-то переговаривалась через окно. Парашка подняла голову и разобрала такие слова:

   -- Так это правда?

   -- Правда, -- ответила Ненила.

   -- Ну, пусть зайдет за нашей, и мы свою пошлем.

   -- Ладно, -- сказала Ненила и, обратившись к дочери, добавила: -- Слышишь, Парашка? Товарка тебе находится.

   -- Кто? -- с забившимся сердцем спросила Парашка.

   -- Анютка Степанова, ее мать сейчас была.

   -- Вот нам охотно-то будет! -- радостно воскликнула Парашка, вскочила с постели, натянула на себя юбчонку и пошла умываться. Ненила принесла дочери новое платьице и платочек и старенькие полусапожки, купленные еще в третьем году.

   -- Про года спросит, -- учила она, -- скажи, что девятый, прозвище Еремкины, зовут Прасковьей, а не Парашкой.

   -- Ладно, -- сказала Парашка.

   Через час обе девочки шли по дороге в Ящерино.

   -- А ну-ка нас не примут? -- говорила Парашка.

   -- Отчего? -- молвила Анютка.

   -- Скажет, малы еще.

   -- А мы хорошенько попросимся.

   -- Я ей в ножки тогда поклонюсь! -- сказала Парашка.

   -- Много ль ребят будет?

   -- Ребят все больше, их почти всех отдают, а нас-то вот только двоих.

   -- Счастливые эти ребята! Обучают их больше, а там куда-нибудь в люди пошлют. Сколько они свету-то видят, а мы все дома да дома!

   -- Зато их на войну угонят да убьют, а нас-то нет.

   -- Ну, когда еще война-то будет!

   -- А какая это война?

   -- А кто ж ее знает?!

   -- Вот еще холера есть: говорят, много народу ломает.

   -- Мало ли что есть! Мне бабушка говорила, что есть турка такая, она с живых людей кожу сдирает, а маленьких жарит да ест. Вот страшная-то!

   Учительница встретила их с ласковой улыбкой и проговорила:

   -- Что скажете, девочки? Зачем пришли?

   -- Записываться, -- не своим голосом пропищала Парашка и опустила глаза вниз. Ей было и страшно и жутко, так что она совсем растерялась.

   -- А, вот как. Умницы! -- сказала учительница и потрепала Парашку по щеке. -- Откуда вы?

   -- Из Моховки.

   -- Ну, пойдемте сюда.

   И она повела девочек в класс.

   Так вот какое училище-то! Это совсем не то, что Парашка себе представляла. Большая, высокая, светлая изба, заставленная такими чудными столами, каких она никогда не видала. Во всей комнате только и был один стол, похожий на настоящий, за который сейчас же села учительница и взяла лист бумаги. Около этого стола стояла большая черная доска, рядом с ней какая-то рама и в ней медные палки с костяшками, потом шкаф с книгами, на шкафу большой голубой шар на ножке, на стенах разные картины.

   -- Ну, как же вас зовут, мои милые? -- спросила учительница.

   Девочки рассказали ей все, что требовалось.

   -- Ну, вот и отлично, послезавтра можете совсем приходить. Тогда начнем и заниматься... Ступайте с богом.

   Девочки вышли из училища очарованные. Учительница так расположила их к себе, как никто.

   -- Анютка, какая она простая-то!

   -- И красивая и ласковая, -- согласилась Анютка, -- ее ничего не страшно.

   -- Я думаю, она и сердиться-то не умеет.

   -- Неш такие сердятся!

VI

   Через день в Моховке с раннего утра вся детвора взволновалась. Одни отправлялись учиться и забегали друг за другом, другие выскакивали из дворов и глядели, как они собираются. У одних глядевших выражалось на личиках чувство зависти, у других сквозило тупое довольство; они как будто говорили: "Ступайте, позаботьтесь, а мы дома побудем, нам тут не пыльно". Те, что отправлялись учиться, видимо, мало боялись предстоявших им забот; по крайней мере, все они были хорошо настроены, особенно девчонки. Умытые, принаряженные, с серьезным выражением личек, они пестрели среди ребят и приятно разнообразили эту живую толпу своим присутствием.

   С верхнего конца бежал белокурый мальчишка, в больших, видно отцовских, сапогах, измятой шапке. Он нес под мышкой что-то завернутое в засаленный платок.

   -- Афонька, что это?

   -- Хлеб.

   -- Что ж так много?

   -- Будет с меня! -- сказал Афонька, и вся толпа разразилась хохотом.

   -- Да ведь тут на троих хватит?

   -- Я и один съем.

   Снова хохот. Лаврушка старостин сказал:

   -- Ну, все собрались, -- двинемся, ребята!

   -- Вон пошли баловаться, -- ворчали им вслед старухи. -- Нешто тут ученье будет!.. Одно баловство!

   В школу пришли ребята в семь часов; учительница только встала и собиралась пить чай; она вышла в прихожую и проговорила:

   -- Вы очень рано пришли, когда же вы поднялись?

   -- Что за рано: у нас скотину давно выгнали, -- бойко ответил один мальчик.

   Учительница ввела их в класс, велела располагаться здесь, но не очень шуметь и не возиться.

   То и дело приходили новые и новые ученики. Приходили со всех окружающих деревень, и к тому времени, как учительнице выйти совсем, набралось около пятидесяти душ. Учительница сказала, чтобы они встали, прочитала им молитву, сказала, что ее зовут Елизавета Дмитриевна, разъяснила, как ее нужно спрашивать, если кому что-нибудь нужно, как вообще вести себя. Потом она раздала им доски и грифеля, рассказала вкратце, откуда берутся эти доски, научила, как держать грифель, и предложила им что-нибудь написать. Ребятишки кто изобразил кружок, кто квадратик, кто оконную раму. Потом учительница показала, как нужно линовать. Прочитала им небольшой рассказ и отпустила всех домой.

VII

   По вечерам, когда у Еремкиных зажигали огонь, Парашка обыкновенно подсаживалась к столу и или развертывала книжку и читала по ней, или выводила что-нибудь на доске. Сначала она затверживала звуки, потом стала сливать звуки в слова. Выходили или человеческие имена, или какие-нибудь названия. Нениле очень приятно было слышать, как Парашка произносила: "си-ла", "мы-ло". Иногда к девочке подсаживался и отец и одобрительно приговаривал: