Он очень голоден и ест жадно, все, что попадается под руку. Мама его останавливает, просит не наедаться одной кашей, потому что будут еще котлеты и зелень,-- "у тебя опять печень заболит", но он не слушает ее и просит еще и еще, пока не наестся досыта. Потом он рассказывает впечатления своей прогулки, где он поднял выводок тетеревов, какие новые тропинки он разыскивал в засеке за "Кудеяровым колодцем", как молодая лошадь, которую он объезжал, стала понимать шенкель и повод,-- все это ярко и интересно, и время проходит весело и оживленно.

   -- Мама, а какое нынче пирожное? -- вдруг спрашивает Таня, всегда смелая и независимая.

   -- Ильюшино любимое -- блинчики с вареньем,-- серьезно отвечает мама, не замечая в тоне Тани оттенка шутки, повторяемой слишком часто.

   Я сижу рядом с папа и боюсь взять больше двух блинчиков. Зато варенья можно взять побольше, потому что его можно сейчас же закрыть другим блином и свернуть в трубку так, что будет незаметно. Только что я приготовил все, хочу есть, папа незаметно протягивает руку, отнимает тарелку и говорит: "Ну, теперь довольно". И я не знаю, что мне делать: плакать или смеяться. Хорошо, что папа взглянул мне в глаза и засмеялся, -- а то я бы разревелся.

   После обеда папа опять уходит к себе читать какую-нибудь книгу, потом в восемь часов подают чай, и начинаются самые лучшие вечерние часы, когда все собираются в зале, большие разговаривают, читают вслух, играют на фортепьяно, а мы или слушаем больших, или затеваем что-нибудь свое, веселое, и с трепетом ждем, что вот-вот старинные английские часы на площадке лестницы щелкнут, засипят и звонко и медленно пробьют десять.

   -- А может быть, мама не заметит? Она сидит в маленькой гостиной и переписывает.

   57

   -- Дети, спать пора, прощайтесь!

   -- Сейчас, мама, пять минуток только.

   -- Идите, идите, пора, а то завтра опять вас не подымешь, учиться надо.

   Прощаемся не спеша, ища какой-нибудь задержки, и идем вниз под своды. И обидно, что мы еще маленькие и должны уходить, -- а большие могут сидеть и не ложиться сколько хотят.

   Что они там делают без нас?

   Наверное, вот теперь как раз, когда мы ушли, у них начинается самое веселое.

   Недаром папа всегда любит говорить: "Когда я вырасту большой". Он шутит, потому что ему ничего не нужно, он уже большой и у него всё есть, а мне так всего этого хочется!

   У него три ружья, кинжалы, собаки, верховая лошадь, он никогда не учится, а я еще долго буду маленький и буду спать в детской, в темноте, с Марией Афанасьевной, которая уже погасила сальную свечку и велит мне не ворочаться.

   Заплакать?

   Нет, не надо. Лучше закроюсь с головой и засну.

   И не успеешь закрыть глаза и забыться, как уже утро -- веселое и ясное.

   Сколько хорошего впереди: сейчас оденусь, побегу в сад, там мы с Таней вырыли в земле подвал и кладовую. Потом побегу ловить бабочек в густой траве около "Чепыжа".

   Надо непременно поймать "Махаона". У Сережи есть один, а у меня нет. Потом буду учиться, но это ничего, об этом не надо думать, а потом опять завтрак, купанье, обед...

   Как жизнь хороша! Как ярко горит солнце! Как громко поет под окном соловей! Как много-много хорошего впереди...

ГЛАВА VI

Папа. Религия

   По своему рождению, по воспитанию и по манерам отец был настоящий аристократ. Несмотря на его рабочую блузу, которую он неизменно носил, несмотря

   58

   на его полное пренебрежение ко всем предрассудкам барства, он барином был, и барином он остался до самого конца своих дней.

   Литературные критики любят видеть его автопортрет в Пьере Безухове и в Левине.

   Как он всегда раздражался, когда его спрашивали, правда ли, что он в Левине описал себя!

   Он говорил, что тип создается писателем из целого ряда лиц, и поэтому он никогда не может и не должен быть портретом определенного человека.

   Вот что по этому поводу он пишет еще в 1865 году одной барыне в ответ на ее вопрос: кто такой князь Болконский?

   "Андрей Болконский -- никто, как и всякое лицо романиста, а не писателя личностей или мемуаров. Я бы стыдился печататься, ежели бы весь мой труд состоял в том, чтобы списать портрет, разузнать, запомнить"¹.

   Если можно найти много характерных черт, напоминающих отца в Безухове и Левине, то насколько же еще ближе к нему подходят типы князя Андрея и особенно отца его, старого князя Болконского. Та же аристократическая гордость, почти спесь, та же внешняя суровость и та же трогательная застенчивость в проявлении нежности и любви.

   За всю мою жизнь меня отец ни разу не приласкал.

   Это не значит, чтобы он меня не любил. Напротив, я знаю, что он любил меня, бывали периоды, когда мы были очень близки друг другу, но он никогда не выражал своей любви открытой прямой лаской и всегда как бы стыдился ее проявления. В нашем детстве всякие проявления нежности назывались "телячьими ласками".

   Должен сказать, что к концу жизни отец стал значительно мягче. Он был нежен с моим младшим братом Ванечкой и был нежен с дочерьми, особенно с покойной сестрой моей Машей. Она как-то умела подойти к нему просто, как к любимому старику-отцу, она, бывало, ласкала и гладила его руку, и он принимал ее ласки так же просто и отвечал на них.

   Но с нами, сыновьями, почему-то это не выходило так. Взаимная любовь подразумевалась, но не выказывалась. Бывало, в детстве ушибешься -- не плачь, ноги озябли -- слезай, беги за экипажем, живот болит -- вот тебе квасу с солью -- пройдет, -- никогда не пожалеет,

   59

   не поласкает. Если нужно сочувствие, нужно "пореветь"-- бежишь к мама. Она и компрессик положит и приласкает и утешит.

   Позднее, когда отец становился стар и немощен, как иногда хотелось мне его приголубить, пригреть, как, бывало, делала сестра Маша, --но нет -- я чувствовал, что это не выйдет естественно, и боялся.

   Выше я упоминал о барстве и гордости отца. Боюсь быть неправильно понятым и хочу объяснить, что я под этим подразумеваю.

   Под словом "барство" я разумею известную утонченность манер, внешнюю опрятность и в особенности тонкое понимание чувства чести.

   Слово "барин" понемногу уходит в область истории. Его заменило слово "интеллигент", но во времена молодости моего отца и даже моей юности это слово выражало вполне определенное понятие и имело хорошее значение. Это было то, что так метко выражается пословицей: "Попа и в рогоже узнаешь".

   Бывало, лакей Сергей Петрович идет докладывать отцу:

   -- Лев Николаевич, вас внизу кто-то спрашивает.

   -- Кто такое?

   -- "Барин какой-то", или: "мужчина", или: "человек какой-то".

   Сергей Петрович различал понятия "барин", "мужчина", "человек" по внешнему виду, я же употребил слово "барин" в приложении к отцу, понимая его в полном его объеме.

   И гордость отца была тоже чисто барская -- благородная. Много пришлось ему от этой гордости страдать. И в молодости, когда у него не хватало денег проигрывать в карты и равняться в кутежах с богачами аристократами, и когда он пробивал себе литературную карьеру и вызывал на дуэль Тургенева², и когда жандармы производили обыск в Ясной Поляне³ и он, оскорбленный, чуть не уехал навсегда за границу, и когда в Москве генерал-губернатор князь Долгорукий прислал к нему своего адъютанта, требуя от него сведений о живущем в его доме сектанте Сютаеве, и когда ненавистники его упрекали в том, что он, проповедуя опростение, сам продолжает жить в роскоши в Ясной Поляне, и когда правительство и церковь осыпали его клеветамии называли