Около полугода назад Вильда с ужасом узнала, что граф Элтсли внезапно скончался от инфаркта. Тогда она думала, что сестра непременно вернется домой. Где же еще искать утешение, как не в кругу близких людей? Но хотя отец написал ей, что может немедленно приехать в Лондон, если это нужно, ответа не было почти две недели.

Когда они уже начали волноваться, думая, что могло случиться что-то страшное, Гермиона прислала холодное коротенькое письмо. В нем говорилось, что нет необходимости о ней тревожиться, она вполне здорова и собирается погостить у друзей во Франции со своей дочерью Мирабеллой.

Сэр Родерик ничего не сказал, но отлично знавшая его Вильда понимала, как его огорчало, что Гермиона никогда не привозила к нему внучку и не приглашала в Лондон повидаться с ней.

На Рождество и в день ее рождения Мирабелла получала подарки. Сначала их посылала леди Алчестер, а после ее кончины этим занялась Вильда.

Иногда Гермиона благодарила за подарки письмом, но чаще только секретарь графа извещал об их получении.

Вильда часто думала, на кого похожа Мирабелла. Она знала, что если племянница вырастет такой же красавицей, как ее мать, Гермиона станет ей завидовать.

Вильде казалось, что сестра не желает общаться с ней или приглашать ее к себе только потому, что она хочет сама иметь все и ни с кем не делиться.

Конечно, странно, что она испытывает такое чувство по отношению к собственной сестре, но Вильда помнила, как еще совсем маленькой она услышала гневные слова Гермионы, разговаривающей с матерью:

«Понять не могу, зачем тебе понадобилось подарить мне сестру! Было бы немного лучше иметь брата, но на самом деле я хочу быть единственным ребенком у тебя с папой и ни с кем не делиться!»

Леди Алчестер мягко, но твердо объяснила дочери, что она – эгоистка и что на самом деле ей было бы одиноко оставаться единственным ребенком.

Гермиона выслушала мать с отсутствующим выражением лица, явно говорившим, что она ей не поверила. Она хотела быть единственным ребенком и таким образом избежать всякого соперничества в семье.

– Почему бы не посмотреть правде в глаза, – сказала Вильда после похорон отца, где Гермиону представлял только большой дорогой венок, – я больше никогда не увижу сестру.

Равнодушие Гермионы не то чтобы ее обижало. Скорее это было ощущение, что ее лишили чего-то драгоценного, чем наслаждались другие семьи, где все были близки друг с другом, и чего ей не дано было испытать.

Но она привыкла быть одна, за исключением пожилых соседей, которые всегда тепло ее приветствовали, когда она их посещала.

Вильда довольствовалась прогулками на лошадях и наполнявшими библиотеку книгами, которые они с отцом с таким удовольствием читали вместе.

Сейчас, по дороге домой, девушке казалось, будто всходы пшеницы, розовато-лиловые гроздья сердечника, золотистые лютики разговаривали с ней в солнечном свете.

Они были частью ее жизни, частью ее сознания и казались такими же естественными, как дыхание.

Она чувствовала иногда, при виде первых весенних почек на кустах и живой изгороди, что земля пробуждается после зимы, и это оживляло ее саму.

Ей казалось, что она растет, как они, с приближением пышной красоты лета. Появлялось ощущение, что и она возрождается после бесплодной зимы.

Так как Скайларк понимал, что возвращается в свою удобную конюшню, он пустился галопом и замедлил ход, только приблизившись к булыжникам конного двора.

Когда Вильда подъехала, старый грум, тоже прослуживший в усадьбе много лет, подошел взять у нее поводья.

– Хорошо покатались, мисс Вильда? – спросил он.

– Чудесно, спасибо, Эбби, – ответила она. – Скайларк летел по долине, как ветер.

– Он умеет скакать, когда захочет.

Слуга повел Скайларка в конюшню и только уже у двери обернулся:

– Кое-кто в доме хочет вас видеть, мисс Вильда. Экипаж недавно прибыл.

– Кто бы это мог быть? – удивилась Вильда, но если Эбби и знал ответ, он ничего не сказал и исчез в стойле.

Вильда прошла под аркой, ведущей к переднему фасаду дома.

Подойдя ближе, она увидела элегантный дорожный экипаж, запряженный четверкой породистых лошадей, а на козлах кучера в ливрее и цилиндре с кокардой.

Лакей в такой же ливрее стоял у дверцы экипажа, и Вильда ускорила шаг, недоумевая, кто бы мог ее посетить. Она не знала никого, у кого был такой шикарный выезд. У парадной двери ее приветствовали двое слуг. Ей ужасно хотелось спросить у них, кто их хозяин или хозяйка.

Но она решила, что было бы ошибкой сделать что-либо подобное, и вошла в открытую дверь, испытывая некоторую озабоченность, потому что волосы у нее были в беспорядке после скачки на Скайларке.

Поскольку сегодня она никого не ожидала, на ней была старая амазонка, не только потрепанная, но и слишком тесная в груди.

Однако она ничего не могла поделать, не заставлять же посетителя дожидаться еще дольше. Поэтому, пригладив локоны, она вошла в холл и распахнула дверь в гостиную.

Это была очень красивая удлиненная комната с окнами, выходившими в розарий.

Когда Вильда вошла, взгляд ее сразу же упал на женщину, которая любовалась своим отражением в зеркале, висевшем над камином.

Вильда не видела лица посетительницы, ее взгляду было доступно лишь элегантное голубое атласное платье и шляпа, украшенная страусовыми перьями такого же цвета.

Когда Вильда закрыла за собой дверь, женщина обернулась, и Вильда ахнула от изумления.

– Гермиона! Ты ли это?

Вильда подумала, что ее голос прозвучал слишком громко. После небольшой паузы сестра ответила:

– Здравствуй, Вильда! Я могла бы догадаться, что ты на верховой прогулке.

– Почему ты не сообщила мне, что приезжаешь? – спросила Вильда. – И почему ты здесь?

– У меня есть веская причина для встречи с тобой, – отвечала Гермиона. – Должна сказать, что ты мало изменилась с нашей последней встречи.

– Что было очень давно!

– Да я знаю, знаю, – быстро сказала Гермиона. – Но не будем начинать с обвинений в невнимании, или как там ты это называешь.

Последовала еще одна небольшая пауза, после чего Вильда заговорила:

– Я думаю, папа очень хотел бы повидать тебя перед смертью, но это произошло так неожиданно и внезапно.

– Откуда мне было знать, что могло случиться? – спросила Гермиона. – Нет никакого смысла рыться в прошлом и сожалеть о том, чего нельзя изменить.

– Да, конечно, – согласилась Вильда. – Но сначала не хотела бы ты выпить чаю или что-то перекусить?

– Я уже распорядилась, – сказала Гермиона. – Этот старик, который служил здесь годами, – как его имя?

– Бэнкс.

– Ну да, конечно. Бэнкс сказал, что принесет мне чаю, и я вполне готова поверить, что мне придется ожидать его до Рождества!

Вильда засмеялась.

– Не настолько уж долго, но он очень состарился.

– Так выглядит и дом, и все, что в нем! – презрительно заметила Гермиона.

Вильда хотела бы горячо возразить, что, по ее мнению, все здесь было прекрасно, но решила, что это было бы ошибкой.

Вместо возражений она сняла шляпу, еще раз попыталась пригладить свои неукротимые локоны и села на софу.

Глядя на стоявшую перед ней Гермиону, она подумала, что трудно вообразить себе кого-то красивее. Сестра походила на модную картинку, сошедшую со страниц дорогого журнала.

Дело было не только в том, что Вильда никогда ранее не видела не только такого платья, но и кожи такой ослепительной белизны, таких бриллиантов, сверкавших у сестры в ушах и на длинных тонких пальцах, и таких безупречных крупных жемчугов, обвивавших прелестную шейку.

Поскольку она привыкла непосредственно выражать свои мысли, Вильда воскликнула с неподдельной искренностью:

– Как ты красива, Гермиона! Все в тебе сплошное совершенство!

– К этому я всегда стремлюсь, – самодовольно ответила Гермиона.

– Я вижу, ты сняла траур, – продолжала Вильда. – Я очень огорчилась, узнав о смерти твоего мужа.

– Это было действительно неожиданно, – спокойно ответила Гермиона, – но как ты сама сказала, я уже не в трауре и не вижу смысла в том, чтобы говорить о прошлом. На самом деле, Вильда, я хочу обсудить с тобой будущее.