ли они знакомы с ним или нет. Летом же 1893 года было в Мелихове особенно

многолюдно. Дом был битком набит приезжими. Спали на диванах и по нескольку человек

во всех комнатах; ночевали даже в сенях. Писатели, девицы – почитательницы таланта,

земские деятели, местные врачи, какие-то дальние родственники с сынишками – все эти

люди, как в калейдоскопе, проходили сквозь Мелихово чередой. Антон Пав-{261}лович

при этом был центром, вокруг которого сосредоточивалось внимание всех: его искали,

интервьюировали, каждое его слово ловилось на лету. Но приезжали и люди, плохо

понимавшие, что такое деликатность: вваливались охотники с собаками, желавшие

поохотиться в чеховских лесах; одна девица, с головою, как определил Антон Павлович,

«похожей на ручку от контрабаса», с которой ни он сам, ни его семья не имели ровно

ничего общего, приезжала в Мелихово, беззастенчиво занимала целую комнату и жила

целыми неделями. Когда кто-нибудь из домашних деликатно замечал ей, что пора, мол,

понять, в чем дело, то она немедленно отвечала:

– Я в гостях у Антона Павловича, а не у вас.

Очень часто приезжал сосед, который донимал своим враньем и ни одной фразы не

начинал без того, чтобы не оговориться заранее:

– Хотите – верьте, хотите – нет...

И так далее.

Около этого же времени посетил Антона Павловича в Мелихове и публицист М. О.

Меньшиков. Тогда он был главным персонажем в газете «Неделя», в книжках которой

помещал свои статьи. Публика зачитывалась его статьями о возможности счастья на земле.

Находясь под очевидным влиянием философии Л. Н. Толстого, Меньшиков призывал к

земле, к труду, к слиянию с природой. Нам было известно, что Меньшиков – бывший

морской офицер, и вдруг к нам приехал в полном смысле человек в футляре: штатский, в

больших калошах, в теплом ватном пальто с приподнятым воротником и с громадным

дождевым зонтиком, несмотря на сухую летнюю погоду. С розовыми, пухлыми щеками и с

жиденькой русой бородкой, он походил скорее на дьячка или начетчика, чем на

литератора. Он не показался нам таким интересным, как, бывало, его статьи в книжках

{262} «Недели», и, сказать по правде, в Мелихове вздохнули с облегчением, когда он

уехал. Позднее, кажется в 1901 году, когда я жил в Петербурге, Меньшиков неожиданно

явился ко мне и молча просидел весь вечер. Я не знал, о чем с ним говорить. И вдруг

выяснилась цель его прихода ко мне. Он очень прозрачно намекнул мне, что хотел бы

сотрудничать в «Новом времени» и что я мог бы ему оказать в этом протекцию, так как он

знает, что А. С. Суворин близок с нашей семьей. Я не обещал ему, но, вероятно,

Меньшиков нашел другие возможности проникнуть в «Новое время», так как вскоре же в

этой газете стали появляться его «Письма к ближним», которые были очень далеки от его

прежних писаний в «Неделе». Затем он сделался одним из главных сотрудников «Нового

времени», где к нему относились очень благожелательно и, как я слышал, хорошо

оплачивали его труд.

Но вернусь обратно в Мелихово.

Как-то помощник исправника, в минуту откровенности, сказал мне:

– Над вашим братом Антоном установлен негласный надзор. Мы получили об этом

сообщение.

И, вероятно, благодаря этому к Антону Павловичу вскоре приехал познакомиться

молодой человек в военной форме, отрекомендовавшийся врачом. Он стал изъясняться

насчет политики, вызывать на откровенность, горько плакался на то, что его отец будто бы

был жандармом и что он считает это проклятием своей жизни, и перешел, наконец, на

такие колючие темы, что нетрудно было отгадать в нем шпиона. Я присутствовал при этом

их разговоре, и было неприятно видеть этого человека, напрашивавшегося на

откровенность.

В кругу своих близких друзей Антон Павлович чувствовал себя совершенно

свободно и всех заражал своею веселостью. Иногда он любил совершать прогулку по

{263} своему «герцогству» или в ближайший монастырь – Давыдову пустынь. Запрягали

тарантас, телегу и беговые дрожки. Антон Павлович надевал белый китель, перетягивал

себя ремешком и садился на беговые дрожки. Сзади него, бочком, помещались Лика или

Наташа Линтварева и держались руками за этот ремешок. Белый китель и ремешок давали

Антону Павловичу повод называть себя гусаром. Компания трогалась; впереди ехал на

беговых дрожках «гусар», а за ним – телега и тарантас, переполненные гостями.

В Мелихове у нас постоянно жил привязавшийся к нашей семье А. И. Иваненко,

гостили подолгу многие другие и приезжали третьи, им же несть числа. Целый месяц

прогостил художник И. Э. Браз, писавший для Третьяковской галереи портрет Антона

Павловича111, заезжали местные деятели. С особенным радушием Антон Павлович

относился к земскому врачу серпуховской лечебницы И. Г. Витте и к милейшему

санитарному врачу П. И. Куркину, впоследствии известному ученому, оставившему ряд

трудов в медицинской литературе. Антон Павлович очень любил его, долго переписывался

с ним потом из-за границы и из Ялты, и это именно он, доктор Куркин, исполнил

картограмму, которую доктор Астров показывает Елене Андреевне в «Дяде Ване». Это

был настоящий ученый врач. Когда я приезжал к нему, меня поражало, что все стены его

квартиры были увешаны всевозможными картограммами и таблицами, из которых в один

миг можно было постигнуть все, что касалось здоровья населения Серпуховского уезда, на

что без этих его произведений требовались бы целые годы.

Другой местный деятель, с которым любил встречаться Антон Павлович, был врач

серпуховской земской больницы Иван Германович Витте. Это был очень талантливый

организатор, смелый хирург, и его лечебница, в постройке которой он сам принимал

участие, считалась {264} образцовой не

Антон Павлович и Михаил Павлович Чеховы в Мелихове

на ступеньках флигеля. Фотография 1895 г. {265}

только в губернии, но и во всей России. Иван Германович был необыкновенно

гостеприимным человеком. Его квартира в Серпухове служила приютом и брату Антону,

когда он приезжал туда по делам. Витте был страстным цветоводом-любителем, и в его

маленьком садике при больнице были такие цветы, которые можно встретить под самыми

жгучими тропиками. Под конец жизни он, бедняга, ослеп, должен был расстаться со своим

детищем, переселиться в Крым и там кончать свои дни. «Напиши ему, – писал мне оттуда

Антон Павлович, – ему будет приятно». Но вскоре Иван Германович умер.

Но как ни было теперь многолюдно в Мелихове, все-таки чувствовалась в нем какая-

то угрюмость, точно что-то было и ушло безвозвратно или точно сразу все мы постарели

на десять или двадцать лет и стали терять интерес во всем том, в чем до сих пор его так

широко находили.

«Прекрасная Лика» неожиданно уехала в Париж112, за ней тотчас же потянулся туда и

Потапенко, и на душе у нас осталось такое чувство, точно мы похоронили кого-то навеки и

не увидим уже больше никогда.

Из-за постоянного многолюдства в доме уже не стало хватать места. Антон Павлович

и раньше помышлял о постройке хутора у выкопанного им пруда или подальше, на другом

участке113, но это не осуществилось. Вместо хутора начались постройки в самой усадьбе.

Одни хозяйственные постройки были сломаны и перенесены на новое место, другие

возведены вновь. Появились новый скотный двор, при нем изба с колодцем и плетнем на

украинский манер, баня, амбар и, наконец, мечта Антона Павловича – флигель114. Это был

маленький домик в две крошечные комнатки, в одной из которых с трудом вмещалась

кровать, а в другой – письменный стол. Сперва этот флигелек предназначался только для