Кейт следовало бы знать, что Гарри придумает какое-нибудь утонченное мучительство. Ей казалось, что на голове у нее крысиное гнездо. Хотелось почистить зубы. Но она не собиралась обнажаться перед кем бы то ни было, особенно если об этом просил Гарри.

Отвернувшись к свече, Кейт кивнула:

– Понимаю. Вашей вины в этом нет. Скажите Гарри, что если он хочет видеть меня обнаженной, ему надо заслужить это, как любому другому.

Вздохнув, Шредер повернулась, чтобы уйти.

– Шредер, – вдруг спросила Кейт, – у вас есть имя?

Шредер остановилась.

– Барбара, ваша светлость.

Кейт кивнула.

– Вы не будете возражать, если я стану называть вас так? Ненавижу формальности.

Шредер ответила не сразу.

– Почту за честь, ваша светлость.

– Кейт, – сказала Кейт, на миг отрывая глаза от свечи, чтобы встретиться с растерянным взглядом горничной. – Или леди Кейт. И никогда ваша светлость.

Смутившись, Шредер быстро присела в поклоне и открыла дверь.

– Я буду вам очень признательна за свечи, пожалуйста, Барбара, – только и сказала Кейт. Она была недовольна, что ее голос снова стал жалобным, а ее руки, лежащие на коленях, дрожали. – Который сейчас час?

Шредер обернулась.

– Немного за полночь.

Кейт чуть не застонала. Предстояло продержаться еще по крайней мере пять часов.

– Спасибо. – Что еще она могла сказать? Барбара ничего не могла поделать с темнотой.

– Все идет не так, – с ходу заявила Шредер, найдя Гарри в кухне, где он кипятил чай.

– Многое идет не так, – согласился Гарри, не подняв головы. – Вы обыскали ее?

– Она не шелохнулась. Ни разу. Она с трудом отрывала взгляд от свечи, чтобы взглянуть на меня, как если бы свеча была единственным, что она могла видеть. Возможно, она боится быть запертой или оставаться в темноте?

Держа в одной руке котелок, кружку в другой, Гарри поднял на нее глаза.

– Откуда мне знать?

Шредер достала чашку для себя и обтерла ее юбкой.

– Говорю вам. С ней что-то не так. Нельзя ли по крайней мере открыть окно?

– И дать ей бежать?

– Это третий этаж, майор. Она не птица.

Он налил Шредер чаю.

– Она ведьма. Мы проснемся – а она исчезла вместе со своим багажом и нашими лошадьми. Нет.

– Тогда снабдите ее свечами.

– Она может получить свечи. Даже канделябры. После того, как разденется.

– Вы хотите сказать – после того, как я обыщу ее одежду.

Гарри дернул головой.

– Когда мы найдем те стихи.

– А если нет?

Гарри грохнул котелком о стол, пролив воду.

– Шредер, не делайте из меня героя мелодрамы. Она герцогиня, но не сказочная принцесса. Пожалуйста. Обыщите ее.

Кейт не знала, сколько прошло времени, свеча догорала, растекалась лужицей, и она всерьез подумывала о том, чтобы попробовать ногтями открыть ставни. Ей нужен был свет. Стены сжимались вокруг нее, темнота сгущалась. Ее ждали кошмары.

Она так сосредоточилась на созерцании крошечного огонька, что не услышала, как в замке повернулся ключ. Внезапно она поняла, что вокруг посветлело.

– Я не монстр, – произнес Гарри от дверей.

Кейт не понимала, каких слов он ждет от нее. Она вообще не знала, в состоянии ли говорить. Пот скопился у нее под мышками и между грудями, отчего кожа зудела еще больше.

Он вошел в комнату, его сапоги громко стучали по полу.

– В какую игру вы играете, Кейт?

– Это вы, Гарри, играете в какую-то игру. Почему бы вам не сказать мне в какую?

Она понимала, что лучше его не дразнить, но не могла удержаться. Когда-то давно они, словно дуэлянты, сражались, обмениваясь словесными ударами при обсуждении всего на свете, от астрологии до архитектуры, и смеялись, наслаждаясь игрой ума. С тех пор вот уже долгое время колкости, которыми они обменивались, не содержали ничего, кроме яда.

– Пожалуйста, Кейт, – сказал он, как ей показалось, почти искренне, – у меня нет выбора.

Гарри подошел так близко, что она ощутила исходивший от него запах свежего воздуха и кожи. Она чуть не закрыла глаза от наслаждения – это были запахи свободы, лета и надежды. Оторвавшись от свечи, она вгляделась в его лицо.

И впервые осознала, что он выглядит ужасно: суровые линии прорезали утомленное, озабоченное лицо, словно его что-то тяготило.

– Каждый делает свой выбор, Гарри, – напомнила она ему. – Вы могли бы поверить мне, а не гнусному убийце.

– А вы могли бы помочь нам узнать, почему он выдвинул такое обвинение.

– Я была бы счастлива, если бы вам требовалось именно это. На самом деле вам хочется видеть меня униженной, а я не в настроении доставлять вам такое удовольствие.

– Хирург признался перед смертью, – обвинял Гарри. – Он сказал, что стихи у вас. Что вы замешаны в этом. Диккан передал это мне.

Кейт пожала плечами и перевела глаза на свечу.

– Хирург солгал.

Гарри не двинулся с места. Он молчал. Но Кейт могла бы поклясться, что ощущает его недоверие.

Прекрасно. Пусть думает что хочет. Он всегда был таким.

– Раз вам так нравится эта комната, – произнес Гарри, – вы останетесь в ней, пока не захотите помочь нам.

Кейт надеялась, что он не заметил, как по ней пробежала дрожь.

– Чем дольше вы продержите меня здесь, тем больше вероятность, что я захочу рассказать про это всему Лондону.

– Вы окажетесь в центре скандала.

Кейт засмеялась, радуясь, что смех вышел холодным и резким.

– Полноте, Гарри! Я и есть скандал. Я – та женщина, на которую мамаши показывают пальцами, когда хотят дать знать своим цыпляткам, как не надо себя вести.

– Не пытайтесь уверить меня, что с вами обошлись несправедливо. Вы сами решили жить так, как вы живете.

– Разумеется. Только к вашей жизни моя больше не имеет никакого отношения.

Теперь засмеялся Гарри.

– Как будто я хотел бы иного. Я намереваюсь продать патент и уехать домой. Я десять лет ждал этого. Десять лет я жил с одной лишь мыслью – продержаться достаточно долго, чтобы выбраться из всего этого, взять лишь то, что уместится в походном мешке, и отправиться странствовать по свету. Одному. Чтобы не было ни командиров, ни врагов, ни лживых и властных женщин, которые стали бы препятствовать моему желанию делать то, что я хочу, – для разнообразия. Вы заставляете меня ждать, Кейт. Это не очень умно.

И снова, как если бы он ничего не мог поделать с собой, Гарри приблизился к ней, подошел так близко, что она почувствовала исходившее от него тепло; его дыхание едва не обжигало ей кожу. Он стоял так долго, не касаясь ее, не двигаясь, не говоря ни слова. И ее захлестнули ощущения, воспоминания, напрасные надежды юности.

На миг, долгий, блаженный миг, она забыла о свече и мраке и долгих часах до наступления рассвета. О враждебности Гарри и невыполнимой задаче, которую он поставил перед ней. Только на миг она оживила в памяти совершеннейшее наслаждение, которое способно давать тело. Наслаждение, которое она знала тем далеким летом, пока ей не пришлось поумнеть.

Потом Гарри отступил назад, и связь оборвалась. Кейт остро ощутила это. В промозглой комнате вдруг стало еще холоднее и темнее, чем было раньше. Вся ее прошлая жизнь обрушилась на нее, и она вспомнила, кто она. Какая она. И какой никогда не была.

– Ваша свеча догорела, – вымолвил Гарри. – Хотите другую?

Она гордилась собой. Даже движением век она не выдала своего отчаяния.

– Вы хотите сказать, если я помогу вам, вы поможете мне?

Она не могла ошибиться – он скрипнул зубами.

– Я даю вам время до полудня, – сказал он, и она услышала смущение в его голосе. – Если вы не будете сотрудничать, боюсь, я перестану церемониться.

Словно запнувшись, огонек свечи метнулся от движений Гарри, скакнул и потух.

«Не оставляйте меня в темноте», – почти молила Кейт. Но она не произнесла этого вслух. Она больше никого не будет умолять. Никогда. Она переживет темноту, как всегда.

Когда свеча угасла, Гарри чуть помедлил, потом пошел к двери и распахнул ее.