Мы продолжали наше восхитительное путешествие и вскоре уже летели над Гибралтарским проливом. Отсюда открывался вид на большую часть Андалузии и Сьерра-Неваду. Под нами еще можно было различить Сеуту и Альхесирас, а слева уже показался Танжер - весь белый, окруженный зелеными холмами, с живописными виллами дипломатов, авантюристов и богатых компрадоров. Справа от нас, смело вдаваясь в море, купался в лучах солнца Кадис. Его трудно не узнать: узкий язык земли, на котором едва хватило места для автомобильной дороги и железнодорожной линии, проложенных для сообщения с материком. Панорама пролива, открывающаяся с воздуха при хорошей погоде, необыкновенно красива. Наконец мы подлетели к устью Гвадалквивира и сели на воду возле Санлукара. На пристани Санхурхо уже ожидал генерал Примо де Ривера с одним из своих адъютантов.
После полудня я сидел в казино за бокалом вина, когда на автомобиле подъехал адъютант Примо де Ривера и передал мне приказ генерала Санхурхо немедленно явиться к нему в загородное поместье. Генерал сказал мне. что Примо де Ривера должен быть этой же ночью в Альхесирасе, и спросил, можно ли доставить его туда на гидросамолете. [116]
До наступления темноты - тогда еще ночью не летали - оставалось два часа, времени было в обрез. Уступая настойчивости Санхурхо, я ответил, что, если отправимся тотчас же, можно попытаться. По моим расчетам, посадка на воду в Альхесирасе не должна быть трудной, даже при слабом освещении. Внезапно появился Примо де Ривера с маленьким чемоданом и торопливо поздоровался со мной. Мы запустили моторы и, не теряя ни минуты, поднялись в воздух. Но в спешке не сумели вовремя преодолеть одну из волн, обычно очень сильных в устье реки, в результате в самолет попало много воды. Примо и Санхурхо промокли с ног до головы. Инстинктивным движением я уклонился от этой ванны, спрятавшись под стеклянным козырьком. По мере того как мы набирали высоту, чтобы, сокращая путь, лететь над землей, температура воздуха понижалась и обоих генералов, сидевших в насквозь промокшей одежде, стало бить от холода, как в лихорадке. Пришлось сбросить форму, чтобы немного подсушить ее, а пока закутаться в моторные чехлы. Странно было видеть высокомерного диктатора и знаменитого генерала, закутанных в чехлы поверх нижнего белья, скорчившихся позади сиденья пилота.
Мы прибыли на место вечером, благополучно приводнились и сразу же отправились в отель «Альхесирас» - один из лучших в Испании. Помню, комната здесь стоила фунт стерлингов в день и оплачивалась в английской валюте, так как большая часть клиентов были англичанами, приезжавшими из Гибралтара. К девяти часам Примо де Ривера пригласил меня на ужин. Я отправился в город, который мне показался некрасивым и грязным. Мне было стыдно, что многие иностранцы судили по нему об Испании.
К ужину я пришел точно в назначенное время, но генералы все еще сидели на совещании, должно быть очень важном. Оно закончилось в половине одиннадцатого ночи. Видимо, Примо де Ривера был доволен его результатами. За ужином я с интересом слушал рассказы диктатора. У него был тонкий голос и сильный андалузский акцент; он казался симпатичным, общительным и прекрасно рассказывал разные истории. В Испании говорили, что Примо много пьет. В действительности же он употреблял только минеральную воду «Соларес». К концу ужина явился Гарсия де ла Эрранс, тогда подполковник инженерных войск. (В начале войны 1936-1939 годов в чине генерала был убит в казарме Карабанчель.) Очевидно, он близко знал Примо, так как обращался к нему [117] на «ты» и называл Мигелем. Весьма торжественно он вытащил завернутую в газету бутылку и сказал, что, узнав о присутствии Мигеля в отеле, пришел приветствовать его и принес вино, очень старое и исключительное на вкус. С удрученным видом Примо ответил, что больной желудок не позволяет ему употреблять ничего спиртного, и, даже не попробовав, передал вино нам. К концу ужина Санхурхо вручили срочную телеграмму на нескольких листках. В ней сообщалось, что марокканцы, сосредоточив против острова Алусемас большое количество артиллерии, вот уже несколько часов интенсивно обстреливают его. Бомбардировка принесла большие разрушения и многочисленные жертвы; число убитых до сих пор не подсчитано. Санхурхо предупредил меня, что утром мы отправимся в Мелилью.
Хорошо помню свое отношение к этому известию. Я понял, почему марокканцы не подавали признаков жизни несколько часов назад, когда мы пролетали над островом Алусемас. Вместе с тем я подумал, что сообщение о жертвах резко контрастировало с той наполненной жизнью обстановкой, в которой мы находились. Возможно, именно тогда я начал осознавать, что война в Марокко абсурдна. Но мои сомнения длились недолго. Выполняя приказ Санхурхо, я предупредил механиков, чтобы они подготовили самолет к вылету на рассвете, а сам отправился отдохнуть и заснул, как младенец.
Через несколько дней началась операция в секторе Тафарси в направлении Вилья-Алусемас. Одна из воздушных эскадрилий, понесшая большие потери, нуждалась в летчиках. Я вместе с моим наблюдателем капитаном Поусо вылетел ей на помощь. Однажды после бомбометания мы приблизились к линии фронта, чтобы пулеметным огнем поддержать наступление наших частей, шедших в авангарде «харки» {58} дружественных нам марокканцев. Пытаясь разобраться в обстановке и боясь спутать своих марокканцев с «чужими», что было нетрудно, мы летели очень низко. Несмотря на многочисленные предупреждения офицеров, чтобы «харки» для нашей ориентировки пользовались сигнальными полотнищами, они никогда этого не делали. Подлетев к фронту, мы увидели во дворе одного дома группу марокканцев в сорок или пятьдесят человек, которые, заметив нас, выкинули белый флаг. Мы решили, что это друзья, но они вдруг открыли [118] огонь, ранили моего наблюдателя в лицо и пробили радиатор. Поняв, что мы остались без воды, и увидев в зеркало окровавленное лицо Поусо, я сделал вираж в сторону своих линий, но в тот же момент почувствовал два резких удара в колени, как будто в меня попали камнями. Удары оказались настолько сильными, что сбросили ноги с педалей управления. В первый момент я не почувствовал острой боли и восстановил управление. Но заглох мотор. Я знал лишь приблизительно, где находятся наши войска. Используя имевшуюся высоту, я начал планировать, стремясь покрыть возможно большее расстояние, чтобы не попасть в руки противника. Но вскоре самолет потерял скорость и камнем упал на землю с высоты 20 метров. Удар был настолько сильным, что Поусо потерял сознание, а я находился в полуобморочном состоянии и не мог сделать ни малейшего движения, зажатый обломками самолета. Все же я заметил, что к нам спешат пять или шесть марокканцев. Кто они - друзья или враги? Я не мог достать пистолет из кобуры, но, чувствуя, что меня оставляют последние силы, собрал всю свою волю, не желая сдаваться врагам. О скольких вещах можно подумать за несколько минут! Сильное нервное напряжение, желание выжить во что бы то ни стало позволили мне удержать сознание до тех пор, пока один из бежавших не крикнул: «Эстар де Эспанья! Эстар де Эспанья!» {59} Что было потом, не помню. Пришел в себя, когда нам оказывали первую помощь. Кстати, это делал ветеринарный врач в звании лейтенанта туземной полиции. Не знаю, чем он занимался в «харки», но Поусо и я очень признательны ему за заботу о нас. На двух мулах, поддерживая с обеих сторон, марокканцы довезли нас до первого санитарного пункта. Там нас сфотографировали. На этом снимке, обошедшем многие иллюстрированные журналы, я был похож на Дон-Кихота, когда его везли на Росинанте, избитого палками после печального приключения с иянгуэсцами.
Я уже находился в санпункте, когда прибыл адъютант Санхурхо. Генерал командовал позицией, около которой нас подбили, и видел падение самолета. Он приказал отправить нас на автомобиле в госпиталь. Так спустя три часа после ранения я очутился в великолепной операционной госпиталя в Мелилье. На этот раз мое положение было серьезным: я получил по пуле в каждую ногу, довольно большую трещину в черепе (врачи даже подумывали о трепанации) [119] и множество ран и ушибов при падении. У моего наблюдателя было несколько переломов и других повреждений, а также пулевое ранение в щеку, оставившее шрам на всю жизнь.
