- В таком виде я, пожалуй, интереснее. Есть инвалиды без ног, без рук, но инвалидов без ушей еще не бывало. Я единственный.

Все же на следующее ночное дежурство Борисов принес откуда-то специальную крысоловку и установил ее в углу.

- Если попадется хоть одна крыса, она дорого поплатится! - пригрозил он.

Утром, когда летчики проснулись, они начали осматривать друг друга, чтобы убедиться, что больше никто не пострадал. Теперь для Ивана Борисова наступил час мщения. Он приплясывал вокруг Варбанова и кричал:

- Посмотри на свой нос! Посмотри на свой нос!

- А разве его нет? - пялил на него глаза отчаявшийся и перепуганный Варбанов, боясь прикоснуться рукой к носу.

- Он на месте, но стал похож на огрызок морковки!

- Черт побери, это уже ни на что не похоже! - смущенно [141] лепетал летчик. - Да они же могут живьем нас съесть!

Он успокоился лишь через несколько дней, когда рана зажила и нос приобрел свой первоначальный вид.

Вскоре начали поступать сообщения о том, что полеты разведчиков-диверсантов участились, и летчики в Д. в полной готовности каждую ночь ждали, не появится ли нарушитель над их аэродромом. Прошла неделя с тех пор, как прекратились обильные снегопады, и над бесконечной белой равниной сверкали золотистые огоньки звезд. Содев заходил в землянку всякий раз, когда летчики отправлялись на дежурство. Он как будто скрывал от них какую-то тревогу и мрачные предчувствия.

- Вот увидите, дойдет и до нас очередь!-утверждал он, усаживаясь на табуретку и облокачиваясь на нары. - Не удержатся, появятся и здесь, чтобы проверить, как мы охраняем море. Хоть бы нам повезло и привелось вступить с ними в бой при ясной погоде да в лунную ночь.

- Эти негодяи наверняка предпочтут вьюжную ночь, - нарочно вставлял Варбанов, чтобы вызвать командира на откровенный разговор.

- Если это случится во вьюжную ночь, я очень боюсь за всех вас. Не хочу никого обижать, но у вас пока недостаточный опыт ночных полетов в сложных метеорологических условиях.

- Товарищ капитан, неужели это так важно? - вступал в спор Варбанов. - В сущности, мы воюем, а если дело дойдет до боя, то мы готовы броситься в атаку, не размышляя о последствиях.

- Это меня радует, товарищи! - улыбнулся Содев. - Я всегда верил в то, что мои летчики - люди бесстрашные. Но есть еще и боевая дружба, о которой никогда нельзя забывать! Ну кто из вас позволил бы, чтобы погиб его товарищ, и притом из-за того, что он менее подготовлен. Давайте поразмыслим и признаемся, что авиаторы мы пока еще совсем молодые. Нам еще предстоит освоить штопор. Вот почему я искренне вам признаюсь: очень боюсь, как бы эти гады не заявились к нам в плохую погоду! Тогда прошу не обижаться, но более опытные летчики заменят менее подготовленных.

В ту ночь Содев словно бы пророчествовал. [142]

Через двое суток после этого разговора в десять часов в самолете в полной боевой готовности находился Варбанов. Из кабины самолета он наблюдал за снежной равниной, по которой сильный ветер разметывал целые тучи снега. Погода явно портилась. Где-то на горизонте клубились темные облака. Словно предчувствуя приближение бури, звезды едва-едва мерцали. Опытный глаз летчика сразу определил - приближается метель.

Вдруг Варбанов увидел взвившуюся в небо красную ракету.

Из землянки сразу же выскочили все находившиеся в ней в тот момент летчики. Тревога! Варбанов немедленно запустил двигатель. Где-то поблизости зарокотал и второй самолет. Варбанов запросил разрешения на взлет, но с командного пункта ничего не отвечали. Самолет весь дрожал, казалось, и он гневался на задержку. Это передалось и летчику. Он решил посмотреть, что делается у него за спиной, и тотчас же заметил газик, который на бешеной скорости приближался к самолету. «Интересно, что это значит?» - подумал Варбанов. Из машины выскочил Содев, одетый в летный комбинезон. Он рукой показал Варбанову, чтобы тот открыл фонарь.

- Слезай! Слезай! - скомандовал Содев.

Летчики и техники, по тревоге выскочившие из землянки, растерянно смотрели на происходящее: дан сигнал тревоги, а командир приказывает летчику покинуть кабину. Пока Варбанов отстегивал ремни, Содев добежал и до второго самолета и тоже распорядился, чтобы летчик вышел из машины. Все это он проделал, так и не дав никому никаких объяснений, грубо и несдержанно, что никак не вязалось с его характером.

Варбанов вышел из самолета. На какое-то мгновение их взгляды встретились.

- Прости меня за грубость, - заговорил Содев, - но в данный момент это самая большая нежность, какую я могу проявить по отношению к тебе. Неужели ты этого не понимаешь? Ведь ты же погибнешь, если вылетишь! Надвигается буря, страшная буря!

А Варбанов ответил:

- Разве положение настолько серьезно? Но ведь и мне не занимать смелости, и я тоже мог бы лететь!

Содев поднялся в кабину. Все отошли в сторону, и самолет помчался по взлетной полосе, покрытой снегом. [143]

Офицеры сразу же окружили Варбанова.

- Что тебе сказал командир?

- Сказал, что я не должен на него сердиться. Сказал, что в такую метель должен летать он.

- Вот всегда он такой, этот Содев! - пожал плечами Семко. - За товарища готов и жизнь отдать!

Один за другим летчики вернулись в землянку. А ветер все усиливался и усиливался. Темное зловещее облако закрыло небо над равниной, и из него повалили густые хлопья мокрого снега. Дежурные летчики и техники начали волноваться. А удастся ли Содеву в такую погоду отыскать свой аэродром? Все расселись на нарах и приумолкли. Прошло полчаса, а шума двигателя самолета так никто и не услышал. Все закурили, и облака дыма скрыли лица людей, на которых явственно проступали признаки тревоги.

- Черт побери, мне это не нравится! - заявил Семко, погасив недокуренную сигарету. - Давайте запросим командный пункт!

Варбанов поднял трубку телефона и спросил дежурного, почему все еще не возвращается командир.

- С ним потеряна связь пятнадцать минут назад! - сообщил он, ударив кулаком по столу. - Может быть, он сел на другом аэродроме?

- Глупости! - сквозь зубы ответил Семко Цветанов. - Содев не может заблудиться.

- Тогда что же с ним произошло?

- Что, что! Что-то случилось.

Никто не решился произнести вслух то, о чем все подумали.

В ту ночь никто в землянке не лег спать. Больше всех переживал Варбанов. Он впал в уныние. Его мучила навязчивая мысль, что в ту ночь капитан Содев подарил ему жизнь, пожертвовав своей. А может быть, не нужно было, вовсе не нужно было им меняться местами? Снова наступит весна, заколосится золотая пшеница, и никто уже не увидит, как все дальше и дальше в это ароматное желтое море уходят мужчина и женщина, прислушиваясь к таинственному шепоту поля и своих сердец. Варбанов вздрогнул. Как же Содев мог забыть об этой золотистой пшенице?…

Резко зазвонил телефон. Все невольно вздрогнули. [144]

С командного пункта сообщили, что, по всей вероятности, самолет капитана Содева потерпел аварию.

- Да! - глухо простонал Семко Цветанов. - Какая бессердечность! И мы знали, что этим кончится, но не смели произнести это страшное слово.

- Но кто-то должен же его произнести, - вмешался чей-то голос.

- А лучше бы промолчать. Когда люди оплакивают героев, они тем самым оскорбляют их величие. Наши слезы могут только оскорбить его память.

* * *

Обо всем этом мне рассказали другие летчики, но так как этот случай весьма характерен для того, что мы переживали в те годы, то мне хочется надеяться, что читатели извинят меня.

Говорят, что землянка на аэродроме в Д. сохранялась до недавнего времени. А лет с тех пор прошло уже много. И как только соберутся вместе летчики, прожившие в ней в общем целых четыре года, разговор непременно заходит о тогдашнем их командире. И непременно кто-нибудь вставит: «А мог бы остаться жив, если бы в ту ночь наплевал на собственную совесть и не сел добровольно в самолет». Непременно вспомнят и о его молодой красавице жене, которая единственная не поверила в то, что он погиб. До самого последнего времени она жила надеждой, что ее муж жив. И не пожелала, чтобы кто-то другой заменил ей дорогого и любимого человека. Все ждала, что он вернется и они снова, как прежде, отправятся на прогулку в поле золотистой пшеницы.