- Вот от тебя я меньше всего ждал подобных заключений! Садись, и я тебе расскажу все, вот тогда и делай свои выводы. - И я постарался не упустить мельчайших подробностей вчерашнего разговора. Теперь уже все пережитое и увиденное преломлялось через мой собственный взгляд на вещи. Мысли Валентина - этот бурный поток, который следовало заставить течь по новому руслу, - я опровергал неуклюже, но с энтузиазмом. А он, сначала с недоверием наблюдавший за моими усилиями, потом и сам начал верить в справедливость моих доводов…
Валентин слушал внимательно и с все большим любопытством. Он обладал талантом проникновенно слушать людей и быстро схватывал то, что другим с трудом удавалось усваивать. Когда я закончил свой рассказ, Валентин многозначительно сказал: [60]
- Я понял, какая грандиозная программа стоит перед нашей авиацией. Во имя этого придется пойти и на этот компромисс. Ведь потом мы станем настоящими хозяевами!
- Я знал, что ты меня поймешь. Значит, отныне нам придется учиться гибкости.
С того дня почти незаметно, неощутимо повеял совсем другой ветер, создавший более спокойную обстановку. Неприязнь, проявляемая людьми со вспыльчивым характером, начала уступать место терпимости. Создалась деловая и творческая атмосфера, и возникло благородное стремление перенять все у более знающих и опытных летчиков. Одна за другой начали прибывать советские машины, и споры о качестве советских самолетов постепенно теряли свой смысл и затихали. Самолеты имели отличные тактические и технические данные. Полные энтузиазма молодые офицеры-пилоты быстро осваивали новые советские «яки».
Занятия оказались трудными, связанными с огромными перегрузками. Из самолета мы часто выходили, едва держась на ногах от напряжения и усталости. На летных комбинезонах проступали белые пятна соли и пота…
Во время «воздушного боя» самолет Валентина на небольшой высоте неожиданно свалился в штопор. Машина прикоснулась к земле словно для того, чтобы поцеловать ее и слиться с ней навсегда. Остался только светлый образ Валентина да маргаритки и пионы, что растут на его могиле, обращенные к небу.
9
Молодые о Валентине не знали ничего, кроме того, что в рассказах «стариков» для них звучало как легенда. Вот и пришло время называть нас первенцами (первый выпуск офицеров болгарских народных ВВС), чтобы таким образом отличать от нового набора в двух аэроклубах - Горнооряховском и Пловдивском. Новички часто слышали от нас о Валентине, но он оставался для них только именем, звездой, упавшей с небосвода и сгоревшей в пространстве. Из рассказов следовало, что в смерти летчиков есть нечто красивое и она не так страшна, как смерть на земле. Молодые не пережили [61] ничего - они были еще детьми в те времена, когда партизаны совершали свои подвиги, потом гимназистами, когда курсанты в Казанлыке вели жестокую схватку за свое место в родном небе. В этой схватке сгорел и Валентин. Молодые как будто пришли на все готовое. Перед ними распахнулось уже завоеванное небо. Но они пришли в аэроклубы со своей романтикой влюбленных в жизнь гимназистов, с чувством досады на то, что поздно родились и не имели возможности принять участие в революции, с желанием полетами в необъятном голубом небе наверстать упущенное. Правда, и внизу, на земле, их сверстники находили, где претворить в жизнь свои мечты. Они становились бригадирами, студентами. Земных профессий тысячи, а небесная только одна - полеты, но в этой профессии собраны, как в фокусе, смелость, мужество, риск, романтика, красота и любовь самых сильных.
Парни из нового набора, так и не догнавшие только что ушедшее прошлое, теперь сгорали от неутолимой жажды как можно скорее подняться в небо. Дорога, которая в самом скором времени должна будет увести их ввысь, была расчищена! Перед ними возникала лишь одна опасность: смогут ли они выдержать напряженную программу обучения? Каждый час, каждая секунда их времени оказались до отказа заполненными трудом и учебой. Многим из них за всю жизнь не приводилось прикоснуться даже к обыкновенной машине, а теперь нужно было научиться управлять самой сложной - самолетом.
Запомните, грядущие поколения: тогда в домах, из которых пришли эти ребята, еще не видели даже электрического утюга.
На аэродроме в Г., куда попал только я из нашей четверки, обучалось несколько сот новобранцев. Мне было и радостно, и приятно находиться среди этой пестрой стаи соколов, которая с первых же дней зажила своей особой жизнью. Они носились по плацу, подчиняясь приказам своих командиров, входили в учебные помещения строем, восхищались всем. С Девятого сентября уже прошло несколько лет, и этим молодым людям оказалось свойственно чувство дисциплины и долга. Они едва ли смогли бы теперь понять, почему Илия Тотев не подчинялся приказу командиров спать в пижаме [62] и есть ложкой. Ореолом святости окружали эти ребята образы старших товарищей. Уже с первого дня, когда они надели военную форму, а начальник аэроклуба полковник Дончо Димитров прошел вдоль их строя, они почувствовали почтение и уважение к его званию. Позже они узнали все о своем командире, даже и о том, что он из царских офицеров, но он стоял перед ними, как могучий дуб, незыблемый и неуязвимый. Возможно, именно поэтому он выстоял во время всех бурь: ведь он стремился только к небу, оставаясь в стороне от земной суеты. Проходили недели, месяцы, и в командире все ярче проявлялись прекрасные черты характера: честность, преданность и любовь к службе.
Поистине странным человеком оказался наш командир! Пожив рядом с ним, молодые незаметно для себя начали в своих разговорах называть его ласковым именем бай{4} Дончо. Они чувствовали, что подобное обращение недопустимо, но не знали, как выделить его из всех остальных. За его внешней суровостью и строгостью скрывались добродушие и любовь к людям. Даже когда он начинал тебя распекать, то вскоре переходил на заботливый отеческий тон. А какой энергией обладал этот человек! Люди, работавшие с ним, всегда видели его в движении, да еще в каком движении! Жил бай Дончо на аэродроме и, по сути дела, почти не отдыхал. Был он требователен и не считался с личным временем подчиненных. Сначала многие сердились на него, но этот упрямец сумел заставить людей примириться с ним.
Начальник школы обладал бесценной способностью сближаться с людьми, не панибратствуя. Когда он принял советскую методику, некоторые сначала подумали, что он делает это по долгу службы, но потом убедились, что она вошла в его плоть и кровь. Со свойственной ему неистощимой энергией он взялся за снабжение школы самыми разными учебными пособиями. Но его личным изобретением явилась «воздушная железная дорога», как в шутку ее прозвали и курсанты и офицеры. С железнодорожной станции в Горна Оряховице бай Дончо с большими трудностями сумел доставить забракованные железные рельсы и, к удивлению всех, объявил, что начинается строительство «воздушной железной дороги». [63]
Разумеется, по ней будут двигаться не поезда, а самолеты. Именно здесь, на земле, он хотел научить курсантов приземлять самолеты. Разве кто-нибудь может выступить против командира, когда тот убежден, что действует ради общего блага? Мы не понимали, зачем это делается. Воздушная дорога, которой предстояло зрительно очертить линию для приземления самолета, поднималась над землей всего на десять метров.
А потом бай Дончо наслаждался сотворенным им чудом. На рельсы поставили самолет, оттащили его с помощью канатов до места старта, и пилоту предоставилась возможность посадить машину. В сущности, эта забава напоминала ледяную горку, по которой катятся на санях. Курсанты подшучивали над этой горкой, совсем забыв, сколько пота пролили, пока соорудили ее.
Эта большая горка для самолета стала первым тренажером для молодых кадров отечественных ВВС. Шутки шутками, но командир-энтузиаст, неутомимо изобретавший что-то новое, увлекал за собой всех. В простом слове «соревнование», которое, вероятно, больше подходило бы для фабрик, мы словно обрели секрет будущих успехов курсантов. Соревновались инструкторы, инженеры, заместители командиров. И позор, какой позор ждал тех, кто плелся в хвосте! Они уже не могли спокойно спать, сознательно и упорно трудились, чтобы догнать передовиков, и именно поэтому никто не знал, кто завтра окажется впереди. Как раз поэтому все справедливо оценивали и усилия бай Дончо и от всей души сочувствовали ему, когда он потерпел неудачу.
