Да, они когда-то вместе целыми днями зависали в станционной библиотеке, мусоля старые книжки, учась в них устарелой «культурной» речи, воображая себя старинными героями, разыгрывая меж собой сцены сражений и приключений. Да, совсем пацанами вместе гоняли по станции, которая превращалась то в древнюю крепость, то в огромную летучую машину, то в корабль, плывущий по волнам… Ну, они старались, как могли, все это себе представить. Получалось одинаково – и всегда похоже на «Ботаническую».
А потом, когда Ваньке было двенадцать, а Костику – тринадцать, что-то между ними произошло. Костик вытянулся, под носом у него появился пушок, голос сломался, и вдруг Ванька перестал его понимать. Потом вроде обрушившиеся мостки навели вновь, но за упущенный год Живчик изменился. Вместо понятных приключенческих книжек увлекся скучной историей, да еще и стал куда-то пропадать. Сначала Ваньке ничего о своих отлучках не говорил, а потом признался – порядком Мальгина напугав.
Кроме бездонной пропасти – целого года разницы в возрасте, Мальгина от Живчика отделяла еще и стена непонимания. Не говоря о бессмысленном и бесполезном увлечении историей мира метро, которого Ваня не разделил, выяснилось, что Костя страдал и еще одной, гораздо более опасной манией: он обожал запрещенные вылазки на поверхность! Вот что называется идиотизмом, а вовсе не незнание, за какой станцией идет какая и кто там кого победил в мышиной возне 2017 года! «Что делать приличному человеку на выжженной радиацией земле? Одно дело посылать туда за добычей чкалов – их хотя бы не жалко. Но ботаникам соваться наверх – просто дурной тон! Нет, сумасшествие!»
Главная же проблема с Костиными вылазками заключалась в том, что по-хорошему Мальгин должен был его сразу же со всеми потрохами заложить бате: сбегая на поверхность, Живчик рисковал и своей собственной жизнью, и жизнью всех обитателей станции. Ну и да, делать это было строго-настрого запрещено. Однако когда Федотов-младший в ответ на многодневное канюченье Ваньки наконец согласился признаться ему, что же он делал во время своих загадочных исчезновений со станции, он взял с Мальгина слово пацана, что тот никогда никому ничего не расскажет.
Ванька, сгоравший от любопытства, слово дал. Ну и все. Отныне каждый раз, когда Костиков отец или любой другой человек на станции выпытывал у Ваньки, куда запропастился его дружок, тому приходилось врать, притворяться, выкручиваться, сбегать, прятаться – все, что угодно, лишь бы не сказать взрослым правды.
Слово Мальгин держал, хотя и ненавидел Костяна за эту сделку страшно.
Наконец все произошедшее ночью было поведано, и оставалось только услышать одобрительный вердикт слушателя, а также законную похвалу за проявленные твердость и смелость. Однако Живчик повел себя неожиданно.
– Сдрейфил, да? И совершенно зря! Это к тебе Хозяин крыс приходил. Он бы тебя не тронул все равно, так что ты зря штаны себе испортил, – рассмеялся Костя, немедленно превращаясь из друга в недруга. – Он даже более безобидный, чем ты!
Мальгин насупился и отвернулся, а когда успокоился, заявил нарочито спокойным голосом:
– Во-первых, я ничего не пугался. Во-вторых, ты бы сам там в одиночку целую смену посидел, посмотрел бы тогда на тебя… безобидный, блин…
– Да не обижайся, Ванька, – смягчился Живчик. – Ты, конечно, молодец, что пост не покинул и, как герой Петропавловской крепости, один отбивался от нечисти до последнего…
Никакого такого героя Иван не знал, но перемену тона отметил и принял непонятный эпитет в качестве извинений. На душе немного отлегло – его хотя бы не пытались высмеять.
– Если бы ты хоть немного интересовался историей родной станции, – неосмотрительный Федотов вновь вступил на скользкую почву, – то непременно знал бы про Хозяина крыс.
Лишенный лаврового венка юный дозорный выжидательно молчал.
– Все звали его Крыс, – начал проштрафившийся Живчик. – Любил он с этими гадами возиться…
– Кто он?
– Да дядька один. То ли из Китая, то ли из Средней Азии, сейчас никто на станции и не вспомнит. Скрытный такой тип был, неразговорчивый, весь себе на уме. Других людей чурался, а с грызунами наоборот – дружбу водил… Наловит тварей побольше и давай выводить потомство прямо у себя в палатке. Говорят, общался с ними, песни пел, в бубен стучал… домики и вольеры мастерил.
Зачем и почему у человека такая прихоть странная появилась – народ мало интересовало, а вот антисанитария и явная придурь по соседству напрягали. Ботаническая ведь не Чкаловская, здесь всегда с едой порядок был, до крыс никто никогда не опускался. Через такое дело невзлюбили Крыса. И палатку ему поджигали, и питомцев травили. Но мужичонка упрямый попался: гнул свою линию, даже когда его с платформы отселили подальше в «технички», все равно не угомонился, только пуще прежнего принялся «зоопарк» разводить. Терпели добрые люди, терпели, да тут беда пришла. Надеюсь, про трехдневную атаку мутантов слышал? Ну да, я ж тебе сам про двухсотый метр рассказывал…
Так вот, дозорных наших полегло тогда немерено, в первый день, считай, почти всех твари поганые и порешили. Мобилизовать пришлось всех подряд – стариков, женщин, недорослей. Не обошли и Крыса – «калаш» в руки и вперед, на передовую.
Рассказывают, воевал он отважно, мутов положил – не счесть, да и в целом молодцом держался: враз все обиды забыл, раненых на себе вытаскивал, боевых товарищей прикрывал и себя не жалел. Все бы хорошо – захлебнулись упыри в собственной крови, и поток их, казавшийся бесконечным, на третий день стал иссякать, но тут в одном «соратнике» былое взыграло… Не захотел он впредь грызунов под боком терпеть и разрешил ситуацию по-своему, по-простому, – исподтишка положил Крыса «дружественным огнем». Насмерть, понятно. Тогда никто разбираться особо не стал, не до того было. Звериное хозяйство извели под корень, тело «фермера» сожгли с почестями на братском костре, тут бы истории и закончиться, да только с тех самых пор на заставе жуть всякая стала происходить, – таинственным полушепотом заключил Живчик и, выдержав театральную паузу, продолжил:
– Дозорные в голос твердили, что на сотом метре завелась нечисть. Будто смотрит на дежурных кто-то из темноты – пристально так, до жути, чуть не в глаза заглядывает. И крысы повсюду шныряют – возникают неожиданно из ниоткуда и так же пропадают. Кто послабее да потрусливее – с поста сбегали, с других семь потов за смену сходило, самогонкой потом откачивать приходилось. Одним словом, ничего хорошего. Вроде и вреда прямого напасть никому не причиняла, однако приятного мало – двенадцать часов кряду с таким находиться. Уже и сталкеров на разведку посылали, но те, понятно, с пустыми руками вернулись.
В общем, долго продолжалась эта канитель, пока однажды в дозор не вступил давнишний сосед Крыса, тот, что вместе с ним рубеж от мутантов защищал. На дежурство он попал случайно, подменял кого-то из приболевших друзей. От появления крыс да «Наблюдающего из тьмы» случился у мужика прямо на посту нервный припадок – с пеной, конвульсиями и всеми такими делами. Беднягу, конечно, в чувство привели и в лазарет отправили, только на следующий день удавился он. И с тех пор давно уже ни грызунов странных, ни взглядов с той стороны никто не видел и не ощущал. Умные люди решили, что Крыс так своего убийцу наказал и, отомстив, упокоился с миром.
Мальгин выглядел явно разочарованным и обиженным:
– Я с тобой серьезно разговаривал, а ты меня сказками пичкаешь!
– Так мы с тобой, Ванька, где живем?
– Где? – растерялся мальчишка.
Федотов захохотал:
– В сказке и живем! Ты сам посмотри: обитаем, как гномы во глубине Уральских гор, по земле чудища расхаживают, по небу драконы летают, под землей и того чище – каких только чудес не встретишь. Чем тебе не сказка? Только страшная, не сказать – жуткая!
– Не люблю я сказки с печальным концом, – то ли примирительно, то ли с укором сказал Иван. – Неужели ты правда веришь в призраков?
