Вы были лучшими из нас, поэтому вас и послали туда, где опасней всего. Простите меня! Простите за то, что не был с вами рядом, когда вы сражались против этих тварей! Простите за то, что упустил в гостинице мага, позволив ему сбежать; из-за поисков вы и оказались там. Простите меня, если можете!

Достав флягу, которую я прихватил в миссии, я вылил её содержимое на свежие могилы. Пиво быстро ушло в землю. Попрощавшись, я пошёл ещё к одной могиле, которую с детства привык навещать. Вот и она, небольшая скромная мраморная плита с выбитым мечом и именем «Дерван». Став на колени, и прикоснувшись лбом к тёплой каменной плите, я тихонько прошептал:

— Здравствуй, отец. Вот и твой недостойный сын пришёл к тебе. Мне очень тебя не хватает… Отец, я всё время делаю всё не так! Но в этот раз я всё исправлю, и больше никто не покинет этот мир раньше времени из-за моих ошибок!

Всё, что я хотел сказать, было сказано; осталось сделать то, что задумано. В лазарете у меня было много времени поразмышлять. Лишь самая искренняя молитва слышна богам. Может, оттого Владыка и глух к моим молитвам, что в словах слишком мало веры? Что ж, я покажу Гелиону, насколько она велика!

Небольшая часовня, посвящённая Гелиону, располагалась прямо в миссии. В ней проводились обряды и ритуалы в честь Огнеликого и проходили посвящение Солнечные воины. Её двери всегда открыты для любого, кто пожелает зайти. Знакомые стены, украшенные фресками из жизни Гелиона во время пребывания его пастухом, алтарь с Предвечным пламенем, позолоченный круг с изображением ока Гелиона. Здесь я никому не помешаю.

Разложив молитвенный коврик возле алтаря, я присел на него, поклонившись алтарю.

— Здесь, Владыка, я буду находиться, не вкушая еды и не прикасаясь к воде, до тех пор, пока ты не ответишь на просьбу мою!

Потянулись часы молитвенного ожидания. Глядя в огонь, горящий над алтарём, я молился до тех пор, пока мог, потом отдыхал, сидя возле алтаря, а потом снова начинал молитву. Люди приходили и уходили, они смотрели на меня, о чём-то спрашивали, и, не услышав моих ответов, уходили.

Потом пришёл голод, а вслед за ним жажда. Живот предательски урчал, требуя еды, пересохшие губы уже не могли произносить слова молитвы. Я запретил себе думать о еде и питье, но моё тело было сильнее моей воли: оно снова и снова требовало насыщения. О еде я ещё мог забыть; бороться с жаждой было труднее всего.

Потом пришла Ясмера, и ничего не говоря, присела рядом со мной. Без спроса она взяла мою руку в свою, и долго молча сидела рядом. И мне стало легче: жажда и голод отступили на время от меня. Когда она поднялась, чтобы уйти, я услышал её голос:

— Ты здесь уже третьи сутки без еды и воды. Так нельзя. Даже Ищущие во время ритуала пьют воду: слабое, истощённое тело плохой помощник духу. Я оставлю здесь фляжку с водой. В ней не больше кружки — ровно столько разрешают пить во время ритуала. Не будет греха, если ты выпьешь эту воду.

Она оставила флягу возле алтаря и ушла.

Зря она это сделала! Лучше б она не приходила вообще, чем так искушать мою веру и волю! Я не мог глаз отвезти от этой фляжки с водой, все мои мысли были только о ней, такой доступной, всего на расстоянии руки: протяни и возьми, и можно пить! Мой бог, как же я этого хотел! Я чувствовал эту воду, прохладную и невероятно вкусную. Слова Ясмеры разбередили мою душу; искушение всё больше одолевало меня, мысли, соблазны, подтачивали мою волю. Даже Ищущие пьют во время ритуалов; никто не увидит и не узнает. Нет! Пока ещё крепка моя воля!

Я с трудом встал. Тело плохо слушалось меня, но всё-таки я смог подняться. Стараясь не упасть от головокружения, я дошёл до фляги, оставленной Ясмерой. Взяв её, я едва смог сдержать дрожь в руках. Кое-как я дошёл с ней до порога часовни, где её и оставил. Потом я вернулся на своё место. Такие невероятные усилия для моего тела оказались слишком велики, и я на время впал в забытьё.

Очнулся я спустя какое-то время оттого, что меня, как в детстве, кто-то ласково и тихо позвал по имени: «Геран! Геран!..» Тело было наполнено какой-то лёгкостью; я не чувствовал ни голода, ни жажды. На миг я испугался, что может быть умер, и даже ущипнул себя за руку. Боль обрадовала меня: призраки её не чувствуют.

Я не понимал, что происходит. Может быть, это какой-то странный сон? Но как же тогда боль от щипка? Я снова услышал голос, разбудивший меня: «Геран!», и я посмотрел туда, откуда он звучал — в пламя огня, горевшего над алтарём Гелиона. Огонь как будто ждал этого, и на миг вспыхнул ярче обычного, и в его сиянии я увидел картину: повозки, медленно едущие по дороге в Гарам; и я сразу понял, что возница, сидящий в повозке — тот, кого я ищу.

С трудом я встал с колен, и побрёл к выходу из часовни. Владыка услышал меня. Он явил мне свою милость, и показал моего врага. Мне оставалось лишь выполнить мой долг перед людьми и моим богом. На этот раз магу не скрыться от меня! Силы вновь вернулись ко мне, но я всё равно с удовольствием выпил из фляжки, оставленной мне Ясмерой. Вода показалась мне восхитительной.

Потом я поднялся в свою комнату, чтобы подготовиться к грядущему бою. На широком столе я разложил оружие и доспехи: меч, что мне вручили при посвящении в Солнечные воины, яркий алый плащ, подарок матери, тяжёлый панцирь: его когда-то носил отец. Теперь его броня послужит его сыну.

В бой я собирался не спеша, но и не мешкая: времени было не так уж и много. Наконец, когда я был готов, я отправился на конюшню, чтобы выбрать себе жеребца порезвее. На пороге я встретил Ясмеру. Она долго смотрела на меня, не говоря ничего. Мне казалось, она догадалась, куда я собрался. Без слов она подошла ко мне и крепко обняла, а я почувствовал тепло, исходящее от её рук: меня как будто обволакивала какая-то сила, исходившая от неё, и я понял, что она создаёт Щит Ищущих, защищающий воина от колдовства. Мне не хотелось говорить ей, что она делает это зря, что это не нужно: сила Гелиона была со мной, а это означало, что богомерзкая магия южанина будет бессильна.

Так она стояла, долго не отпуская меня, и время замерло для нас двоих. Наконец, она отстранилась; её даже немножко покачивало. Встав на цыпочки, она крепко меня поцеловала, а её губы прошептали:

— Возвращайся.

Летняя ночь на кладбище была очень тихой, лишь где-то в отдалении слышны были стрекотания кузнечиков и шелест листьев на деревьях. Ярко светила полная луна, и в тишине хорошо были слышны слова, произносимые некромантом:

— Эль мортум сахманар зес кареш ин траментис!

Слова древнего заклятья вновь звучали под небесами. Много веков прошло с тех пор, как их в последний раз произносили. И хоть звучали они негромко, те, кому они были предназначены, услышат их за тысячи шагов вокруг.

— Затракеш мелькорум сабатир! Да услышат мои слова жаждущие обрести тишину и покой!

С этими словами ярко вспыхнула начертанная пентаграмма; её серебристое сияние лишь ненамного разогнало темноту, но не имеющие глаз устремились к ней, как мотыльки на пламя свечи.

— Да увидят свет моей звезды утратившие надежду и жаждущие обрести покой!

Призыв прозвучал, осталось ждать результата. То было древнее кладбище, на котором были похоронены тысячи людей; у каждого из них была своя судьба. Все они жили, любили, страдали и умирали, но не все смогли после смерти обрести покой и удалиться навстречу богам. Именно им меня и попросил помочь Ульмар, помочь тем, кто не в силах помочь себе сам — несчастным душам, что оказались однажды на грани жизни и смерти, и так и не сумели обрести покой, страдавшим от того, что живые их не видят и не слышат. Их безмолвные крики и мольбы не были слышны обычным людям; лишь жрецы и некроманты с помощью заклятий и специальных ритуалов могли услышать шёпот мёртвых. Чтобы помогать этим несчастным, по воле Мелираны и появились когда-то некроманты, проводники между жизнью и смертью…

Вот появилась и первая тень, устремившаяся к свету пентаграммы. По мере приближения она всё больше приобретала человеческие очертания, становясь похожей на того, кем человек был при жизни. Наконец, оказавшись в свете пентаграммы, призрак обрёл отчётливую форму, и стал выглядеть так, как он сам себя помнил перед смертью; передо мной стоял невысокий, пухлый человек с почти лысой головой, на которой кое-где виднелись пучки седых волос. Простая тёмная одежда грубого покроя и плащ с капюшоном, показавшиеся мне какими-то знакомыми, были его нарядом.