– Что для Перри? – спросил Люк, когда тот промолчал.

Гейл тут же подобралась, защищая возлюбленного.

– Он был просто заворожен происходящим. Правда, Перри? Дима, кем бы он ни был, его жизненная сила, цельная натура… вся эта безумная компания русских. Опасность. Очевидная инаковость. Тебя к ним… тянуло. Разве нет?

– Какая-то психологическая чушь, – ворчливо отозвался Перри, уходя в себя.

Маленький Люк, неизменный миротворец, поспешил вмешаться.

– Значит, изначально у вас обоих были смешанные мотивы, – предположил он тоном человека, прекрасно знакомого с упомянутыми мотивами. – Ничего страшного, а? Ситуация довольно запутанная. Добрый дядюшка с пистолетом. Слухи о корзинах денег. Две маленькие сиротки, которые отчаянно в вас нуждаются, – а может быть, и взрослые тоже. И, наконец, день рождения близнецов. Как вы могли устоять, будучи порядочными людьми?

– И живя на острове, – добавила Гейл.

– Вот именно. И, в довершение всего, да будет мне позволено сказать, вы оба довольно любопытны. Почему бы и нет? Нетривиальное положение вещей. Не сомневаюсь, что я бы тоже клюнул.

Гейл тоже в этом не сомневалась. Она подозревала, что в свое время Люк охотно клевал на что попало и, возможно, до сих пор не совсем исправился.

– Главное – Дима, – настаивала она. – Дима был для тебя самым большим соблазном, Перри, признай. Ты сам так сказал. Я зациклилась на детях, но для тебя в конечном итоге решающим фактором стал Дима. Помнишь, мы обсуждали это всего несколько дней назад?

Она имела в виду – «когда ты писал свой дурацкий документ, а я изображала покорную служанку».

Перри ненадолго задумался – так же, как задумался бы над какой-нибудь научной гипотезой, – а потом, с великодушной улыбкой, признал справедливость аргумента:

– Это правда. Я вроде как чувствовал, что он меня выделяет. Даже чересчур. Честно говоря, теперь уже и не знаю толком, что именно я чувствовал. Может быть, и тогда не знал.

– Но Дима-то знал. Ты был его «профессором честной игры».

– Поэтому днем, вместо того чтобы пойти на пляж, мы отправились в город за покупками, – продолжила рассказ Гейл, глядя мимо отвернувшегося Перри на Ивонн, но обращаясь к нему. – Именинникам мы, естественно, хотели подарить набор для крикета. Это по твоей части. Ты увлеченно принялся его искать. Помнишь, как тебе понравился местный спортивный магазин? И старик-хозяин? И фотографии знаменитых вест-индских игроков. Лири Константайн… кто еще там был?

– Мартиндейл.

– И Соберс. Гэри Соберс. Ты его мне показал.

Перри кивнул. Да, Соберс.

– Нам нравилась идея преподнести детям сюрприз. Амброз не так уж ошибался, когда говорил, что мне придется выпрыгнуть из торта, ведь правда? Я выбирала подарки для девочек. Шарфы для малышек и красивое ожерелье из ракушек и полудрагоценных камней для Наташи… – Все. Наташу она опять проскочила удачно. – Ты хотел купить мне точно такое же, но я не разрешила.

– Почему же, Гейл? – поинтересовалась Ивонн со скромной, понимающей улыбкой, стараясь немного разрядить атмосферу.

– Украшение должно быть эксклюзивным. Перри поступил как джентльмен, но я не хотела ожерелье, как у Наташи, – объяснила она обоим, и Ивонн, и Перри. – И уж конечно, Наташа не захотела бы ожерелье, как у меня. Спасибо, чудесная мысль, но давай лучше как-нибудь в другой раз – вот что я сказала. Так? А пока попробуй-ка найти на этом острове приличную оберточную бумагу.

Она продолжала:

– Предстояла нелегкая задача – тайно провести нас в дом. Так, милый? Потому что мы были сюрпризом и нам надлежало появиться внезапно. Мы думали нарядиться карибскими пиратами – твоя идея, – но потом решили не перегибать палку, тем более в гостях у людей, которые носят траур, хотя официально нам об этом не сообщили. Поэтому мы пошли в обычной одежде – ну, может, чуть-чуть принарядились. Перри, ты надел старый блейзер и серые брюки, в которых приехал. «А-ля Брайдсхед», как ты выражаешься. Перри не то чтобы помешан на моде – но тут он постарался. И разумеется, прихватил плавки. А я надела поверх купальника легкое платье и кардиган – на случай, если похолодает. Мы знали, что в «Трех трубах» свой пляж, так что, возможно, гостям предложат искупаться.

Ивонн старательно записывала. Для кого? Люк, опершись подбородком на руку, жадно ловил каждое ее слово – чересчур жадно, как казалось Гейл. Перри мрачно рассматривал кирпичную стену. Все они с безраздельным вниманием слушали ее лебединую песнь.

Когда Амброз приказал им ждать наготове у входа в отель, в шесть вечера (продолжала Гейл более сдержанно), они решили, что их отвезут в «Три трубы» в одном из микроавтобусов с черными стеклами и проведут через заднюю дверь. Но они ошиблись.

Придя кружным путем на парковку, как было велено, они обнаружили Амброза за рулем внедорожника. Восторженным тоном заговорщика он объяснил, что план таков: привезти нежданных гостей по старой лесной дороге прямо к черному ходу – а там их будет ждать мистер Дима собственной персоной.

Гейл снова заговорила голосом Амброза:

– «В саду у них китайские фонарики, шумовой оркестр, навес и уйма нежнейшей мраморной говядины. Чего там только нет! Мистер Дима все это устроил и организовал. Он повез мою Элспет и все свое семейство на крабьи бега в Сент-Джонс, так что мы сможем незаметно проскользнуть через заднюю дверь – представляете, какой это большой секрет?..»

Старая тропа сама по себе уже представляла потенциальный источник приключений. Должно быть, они были первыми за много лет, кто по ней ехал. Несколько раз приходилось буквально прокладывать дорогу через кустарник.

– …разумеется, Перри был в восторге. Ему следовало бы родиться крестьянином, правда? Когда мы выбрались из этого сплошного зеленого туннеля, то увидели Диму, похожего на счастливого Минотавра. Если такое бывает.

Костлявый указательный палец Перри предостерегающе закачался.

– Мы впервые встретили Диму в одиночестве, – задумчиво произнес он. – Ни охраны, ни родственников, ни детей. Никого, чтобы за нами присматривать. По крайней мере, в пределах видимости. Мы, втроем, стояли на кромке леса. И я и Гейл отчетливо сознавали, что внезапно очутились в положении избранных.

Но вся значительность, которую Перри вложил в свои слова, пропала втуне, когда в разговор настойчиво вмешалась Гейл:

– Он обнял нас, Ивонн! Обнял! Сначала облапил Перри, потом отодвинул его и обнял меня, затем снова Перри. Ничего сексуального – очень тепло и по-дружески. Как будто сто лет нас не видел. Или прощался навсегда.

– Или просто отчаялся, – предположил Перри, все так же серьезно и задумчиво. – Не знаю, как тебе, а мне пришла в голову такая мысль… Что сейчас мы для него особенно значимы. Чем-то важны.

– Мы действительно ему нравились, – решительно произнесла Гейл. – Он стоял там и буквально объяснялся нам в любви. Тамаре мы тоже понравились, в этом Дима не сомневался. Просто ей трудно выражать свои чувства – у нее в жизни «кое-что случилось», и она слегка повредилась в уме. Дима не объяснил, что именно случилось, – а кто мы такие, чтобы спрашивать? Наташа тоже нас полюбила, но она в последнее время вообще ни с кем не разговаривает, только читает. Вся его семья любит англичан за гуманизм и честность. Впрочем, «гуманизм» – это мое слово; как он там сказал?..

– Что у англичан «добрая душа».

– Короче говоря, мы стояли в конце туннеля и дружески обнимались, а он твердил, что у нас золотые сердца. Господи, как можно объясняться в любви человеку, с которым ты обменялся всего несколькими словами?

– Перри? – позвал Люк.

– Мне в нем почудилось что-то героическое, – ответил тот, прижимая руку ко лбу – верный признак беспокойства. – Сам не мог понять, откуда такое впечатление. Я разве не упомянул об этом в документе? О «героическом»? Мне показалось, что Дима… – Перри пожал плечами, как бы сбрасывая со счетов свою никому не нужную сентиментальность. – Я подумал: вот оно – достоинство под обстрелом. Только я понятия не имел, кто в него стреляет и за что. Я ничего не знал, но…