Парень молчал.

- Понимаю вас, - многозначительно сказал генерал. - Время военное и за дезертирство… Я вас пугать не буду. Все в наших руках. Но кое-что и от вас зависит. Рассказывайте…

Парень нехотя отозвался:

- Все следователю рассказал.

- Опять комедию ломаешь! - обозлился генерал, не заметив, как перешел на «ты». - О какой девушке ты морочил голову следователю? Я тебе сейчас ее назову! - пригрозил он, раскрывая папку. - Уже сличили почерк на открытке с почерком той самой Беллы Беркович, что [12] училась с тобой в Петербурге на Черняевских курсах. И в Харькове она до тебя побывала - знаем мы эту бывшую курсистку! Хоть ты и стреляный воробей, а давно у нас на примете. В Харьков ты приехал еще за месяц до ареста. С кем из местных социал-демократов связан? Отвечай!

В упор глядя на генерала, парень спросил:

- Хотите меня к политическим приобщить? - И, усмехнувшись, добавил: - Не выйдет…

- То есть как это не выйдет! - крикнул генерал, потрясая синей папкой.

- А так! Что вы обо мне узнали через три месяца после ареста? Да, я солдат девяносто четвертого Казанского запасного пехотного полка. Фамилия моя - Баранов Петр Ионович. Полк покинул без позволения. В этом мое преступление, и по закону военного времени судить меня должен военно-полевой суд. Следователь ваш правильно дело повел, а вы только зря стараетесь.

И генерал понял, что его надежды рухнули. Зло прошипел:

- Знаешь законы, хлюст! А из армии дезертировал? У социалистов шкуру спасал? Законы государства знаешь, а за Россию пусть другие воюют?

Петр побледнел. Веки его чуть сузились, а зрачки расширились и стали черными, пронзительными.

- Я Родине не изменник, - тихо сказал он. - Не с фронта бежал. Мне надоело ждать, когда наш полк отправят на фронт. Нам войны бояться нечего. За Отечество, когда надо будет, постоим…

- За какое Отечество? Без царя и без бога? С вашим бородатым Карлом Марксом?

- За наше Отечество! - крикнул Петр.

В бессильной ярости генерал так стукнул кулаком по столу, что стоявший за дверью секретарь вбежал в кабинет. Увидев, как багровеет и задыхается генерал, секретарь кинулся к окну и широко распахнул створки.

Весенний ветер ворвался в кабинет, перелистал раскрытую на столе синюю папку.

4

Синяя папка харьковской жандармерии была помечена январем - апрелем 1916 года. Ученическая тетрадь - [13] декабрем того же года, А город указан другой - Казань.

Обычная толстая тетрадь в черном коленкоровом переплете. Листы в одну линейку. На заглавном листе надпись: «Для задач и упражнений по математике, физике, химии и литературе».

Уравнения чередуются с цитатами из книг писателей. Формулы со стихами. Чертежи с дневниковыми записями:

«Скоро новый год. В моей темнице как в ночи. Но чем ночь темней, тем звезды ярче. И во тьме - свет, и тьме его не объять.

К сему руку приложил смиренный инок Петр, сын Ионы».

Тут же «смиренный инок Петр, сын Ионы» выводит длинный бином Ньютона. А на полях листа, испещренного алгебраическими знаками, красными чернилами поставлен огромный вопросительный знак.

Теми же красными чернилами на внутренней стороне обложки написано:

«Итого в настоящей тетради П. И. Баранова пронумеровано, прошнуровано и казенной печатью скреплено восемьдесят (80) листов».

На круглой сургучной печати - оттиск: «Начальник Казанской губернской тюрьмы».

* * *

Военно- полевой суд приговорил Петра Баранова к восьми годам каторги.

Судили его в Казани. Судили там с умыслом, чтобы солдаты 94-го Казанского запасного пехотного полка, молодые ратники, которых готовили к отправке на фронт, знали, какая участь ждет дезертира - изменника царю и Отечеству. Местные власти настаивали на открытом процессе в присутствии новобранцев. Но из Петербурга пришел запрет. Там опасались, что, завидев однополчан, большевик Петр Баранов использует суд как трибуну для пропаганды.

Приговор военно-полевого суда объявили на вечерних ротных поверках. Скомандовали «Разойдись!», а строй не шелохнулся. В гневном молчании застывших солдат ротные офицеры почуяли опасность. В ту ночь фельдфебели [14] не спали. Офицеры несколько раз наведывались в казармы.

Было еще темно, когда сыграли «Побудку».

Солдат Казанского запасного полка вывели на плац. Маршировали без песни. А когда рассвело, все увидели углем написанную на казарменной стене солдатскую резолюцию:

Нас не запугать! Дальше фронта не пошлют.

А брату- солдату Петру Баранову мы говорим:

«Товарищ, верь, взойдет заря!

Тюрьмы и каторги скоро рухнут!»

5

Наступил семнадцатый год.

Фронт в далекой Галиции трещал по всем швам. Бурлила солдатская масса в окопах и в тыловых казармах. Неспокойно было и в Казанской губернской тюрьме, где в ожидании ссылки в Сибирь содержались политические заключенные. Бунт «политических» начался после отказа тюремного начальства расковать больных. В своей петиции «политические» угрожали массовой голодовкой. Тюремное начальство догадывалось, кто был автором петиции заключенных.

Все одиночные камеры Казанской тюрьмы были заняты, и Баранова сначала поместили в общую. После петиции его перевели в восьмую, подвальную, камеру, где содержался приговоренный к каторге крестьянин-татарин, обвиненный в злонамеренном покушении на старосту села. Крестьянин по-русски не разговаривал, вины за собой не знал и к еде не дотрагивался. Только пил воду, курил и, как затравленный зверь, свирепо огрызался. Худшего наказания, чем общество с таким заключенным, тюремное начальство придумать не смогло.

Совершая утренний обход, начальник тюрьмы с опаской приблизился к восьмой, «антихристовой», камере. Сначала прильнул к стеклышку «волчка» и увидел: русский и татарин сидели на табуретках друг против друга и оживленно беседовали.

Тыча пальцем в грудь собеседника, Баранов говорил:

- Ты! Ты!

- Син! Син! - кивал головой татарин. [15]

- Это усвоено, - радовался Баранов и стучал себя кулаком в грудь: - Я! Я!

- Мин! Мин! - кивал головой татарин.

- Правильно!

Он обнял татарина: Они хлопали друг друга и уже вместе восклицали:

- Мы - бэз! Мы - бэз!

Вдруг татарин вырвался из объятий Баранова, метнулся в угол, съежился.

Заскрипел дверной засов, щелкнул замок, и надзиратель впустил в камеру начальника тюрьмы.

- Бес, истинный бес, - начальник тюрьмы покосился на татарина, потом подмигнул Баранову: - Развлекаетесь, господин политический?

- Нуте-с? - вызывающе спросил Баранов, с трудом сдерживая смех.

Маленький, толстый и краснощекий начальник тюрьмы был удивительно похож на главного бухгалтера из петербургской конторы «Продамет». Главбух «Продамета» обращался ко всем без исключения сослуживцам и посетителям с неизменным «нуте-с», и Баранов так часто копировал главбуха, что не заметил, как «нуте-с» стало и его привычным обращением.

- Нуте-с, господин начальник, где нам развлекаться, как не в тюрьме? Учим друг друга…

- Друг друга? - ехидно спросил тюремный начальник. - Дикий татарин и просвещенный россиянин… Да с такого инородца легче семь шкур содрать, чем обратить его в истинную веру. Я, признаться, опасался, как бы сей зверь человекоподобный по лютой злобе с вас кожу не содрал. А я буду в ответе.

- Не беспокойтесь, мы не враги, и мне с ним неплохо. А плохо мне без бумаги и карандаша.

Начальник тюрьмы прищурился:

- Вот как? Что ж, я распоряжусь! Будет вам бумага и карандаш. Только никаких эксцессов, протестов, петиций! Тюрьма есть тюрьма. В ней царит дух смирения. Смирение или наказание? Выбирайте. Лучше вам смолоду это запомнить. Век благодарны будете за добрый совет.

- Еще бы!… Много бумаги дадите?