Своими глазами видел, КАК МОЯ РУКА ПРОШЛА СКВОЗЬ ТЕЛО ЭТОГО МУЖИКА!

Что это значит? Я умер?

Когда? Когда о дуб треснулся? Поднял руку и потрогал место, где на голове была огромная шишка.

Шишки НЕ БЫЛО! Как будто и не трескался о ствол! И не болит ничего. Может, поэтому с ногой все в порядке? Кто я теперь, дух или привидение? А шрамы исчезли, потому что у привидений их быть не может?

Я вскочил и помчался к березе, где мужик уже полулежал рядом с детьми и что-то с улыбкой слушал. Мне не до улыбок было. Подбежав и размахивая руками, заорал:

– А-а-а, мужик, а мужик, скажи?

Махнул рукой, которая, как прошлый раз, прошла через тело, меня пронесло чуть вперед, упал на траву и замер. Паника отхлынула, и я закрыл глаза и стал думать. Надо спокойно подумать, как говорится в известной передаче «Что? Где? Когда?». Очень, оказывается, важные вопросы.

Итак – что произошло? Собственно, черт его знает. Вернулся из леса, где грибы собирал. Белые, не мухоморы, а глючит, как будто собрал все бледные поганки в лесу и тут же все сожрал.

Кошмар!

Так, следующее – где? Попал туда, не знаю куда. Местность вроде знакомая, но различия есть. Лес почти такой же, но его чересчур много. И там, где должен поселок стоять, тоже лес. А на поле, у начала пашни, старая ферма была, а сейчас ее и в помине нет.

Вот насчет когда? – тут вообще мрак. Самое интересное – когда этот кошмар кончится?

Я раскинул руки и левой рукой ударился о камень. Подскочил. Больно! Значит, не привидение! На всякий случай щипаю себя за мочку уха – больно. Как ни странно, боль в радость. Что еще?

Рассматривая свою руку, вспомнил про часы. Времени, кажется, прошло – вечность. Часы показывали девятнадцать тридцать семь. Надо же, а думал, действительно вечность прошла. По лесу от дуба два часа спокойным ходом. Немного, минут пять, стоял у поля. И полчаса кошмара! Рука сама собой лезет в карман: сигареты и зажигалка на месте, пачка смята. Открываю: девять штук. Закурил.

– Ну, проголодались, пахари? Волош, а где Первуша?

Это кто Волош? Это мужика Волошем зовут? Я повернулся. К березе подходила удивительной красоты женщина. Она с трудом несла по большому кувшину в каждой руке, а за ней Третей тащил корзину. Когда она подошла ближе, увидел, что она беременна. Да, силен мужик! Четверых пацанов заделал, и еще будет. Уважаю. Ну, точно старообрядцы. Столько детей иметь в наше время – это подвиг.

– Ох, страсть как голодны, Агаша, счастье мое. – Волош поднялся, перехватил кувшины из рук и поставил на траву. – Старшого я до запруды послал, верши проверить. Коль припоздает, то вечерять один будет. Треша, ставь корзину здесь.

Имена-то у них какие! Давно не слышал, чтоб так людей называли. Агаша – это, кажется, полностью Агафья?

Агафья, в просторном белом платье, похожем на большой сарафан, перетянутом сразу под грудью, устало опустилась на траву. Смахнула платок, повязанный узлом назад, и, оглядев сидящих, спросила:

– А чем здесь пахнет, будто горит что?

Все завертели головами и стали принюхиваться, а малыш состроил рожицу и выдал:

– Тья-тья ух.

Я посмотрел на дымящуюся сигарету. Неужели чует дым? Легкий ветерок дул чуть в сторону от них, и запах от дыма сигареты могли учуять все. Волош, было вскочивший, сел обратно.

– Нет, кажется тебе, Агаша. Дыма нигде не видать. Давайте снедать уж, а то мне еще допахивать надо.

Агафья принялась выкладывать из корзины завернутую в полотенца еду и тут же раскладывать.

Ого! Пироги разные, яйца, горшочки с чем-то и еще много чего на вид аппетитного. Быстро уставив все на расстеленном полотенце, Агафья сняла с кувшинов тряпицу и достала из корзины кружки.

Берестяные! Вот это да! Странная экономия у них. А чай они из чего пьют?

Волош смотрел на жену и улыбался:

– Ох, сколько всего наготовила, красава моя.

– Полноте, ну, с Богом!

Все принялись читать молитву, и я с удивлением услышал, как через общее бормотание, пробивается отчетливый лепет малыша. Закончив молиться, Волош взял кусок пирога и принялся есть. Остальные тоже взяли по куску. Агафья разлила из одного кувшина молоко по кружкам и расставила каждому из детей. Потом одну из кружек подала малышу, и он, проливая на себя, стал пить. Агафья улыбнулась.

– Не торопись, горе мое.

Волош, прожевав кусок пирога, тоже улыбнулся.

– Слышала бы ты, как он «Отче наш» читал. Все правильно говорил, почти не ошибался. Умница, Глебушка наш. – И, протянув руку, взъерошил русые волосы малыша.

Семья трапезничала с таким аппетитом, что у меня невольно слюни потекли.

Блин! А ведь я со всеми этими приключениями как-то не заметил, что голодный давно. Дома позавтракал только и весь день кофе пил. А от разложенной на траве всякой всячины пахло обалденно. Интересно, если я приведение, то почему чувствую боль и есть хочу? И чем, интересно, привидения вообще питаются? Привстал и уставился на пироги.

Агафья, посмотрев на то место, где сидел я, нахмурилась. Волош, перестав жевать, спросил:

– Что, Агаш?

– Да вот опять почудилось, что дымом пахнет.

– Почудилось, не горит ничего. Пироги есть еще? Первуше оставить надо.

– Да ешьте все, в дому еще есть. Я много напекла.

И опять посмотрела в мою сторону. Нет, она определенно чувствует что-то. Я поднялся и двинулся по кругу, обходя семейство. Интересно, если моя рука проходит через тела, то как я хожу? Я остановился и потопал по земле. Хм, и удары чую, и вроде трава приминается. Так, а если приминается, то я имею вес. И если они меня не видят, то могут видеть следы. Правда, трава тут же поднимается. Надо ходить осторожно. Не хотелось пугать детей и беременную женщину.

Опять посмотрел на пироги. Так, людей мне не коснуться, но по лесу я шел, и ветки деревьев, мешающие мне пройти, легко убирались в сторону рукой. Значит, предметы можно взять. А что взять? Поблизости только кувшины и оставшиеся два куска пирога. Я посмотрел на семейство. Они спокойно ели, вниз на еду никто не смотрел. Я протянул руку и коснулся пирога. Ура! Сдвинулся. Так что это значит? А значит, что я могу здесь что-то взять. Чушь какая-то. Предметы рукой сдвигаются, а людей рука не чувствует. Как это понимать? Может, это не я тут привидение, а они всей семьей? А может, это все сон? Только длинный какой-то. Или я в коме, с нескончаемым кошмаром?

– Чудесно, едрит твою! – выругался я.

И тут же заметил, что маленький Глеб смотрит в мою сторону. Улыбнулся ему и показал язык. Он засмеялся. Оп-па, а ребенок-то меня видит! И слышит, я ведь ругнулся в голос.

Волош посмотрел на Глеба и снова взъерошил ему волосы.

– Наелся, радость наша? – Потом оглядел остальных. – Ну, богатыри, пора дело закончить. Агаша, забери младшего в дом.

Я с сожалением смотрел, как остатки пирога Агафья убирает в корзину.

– Кгарррг!

Я вздрогнул. На пашне сидел давешний огромный ворон и смотрел на людей. Агафья, выронив берестяные кружки, перекрестилась и забормотала «Отче наш». Волош, схватив кружку, кинул в ворона.

– Кыш, проклятый!

– Кгарррг!

Ворон, подпрыгнув, взлетел и быстро скрылся за лесом.

– Не к добру, – хмуро пробормотал Волош.

Меня тоже кольнуло нехорошее предчувствие. И тут же мелькнула мысль! Задрал рукав и вздохнул – шрам не появился. Может, ворон другой? Протянул руку к мужику, но пальцы, не встречая сопротивления, вновь прошли сквозь тело.

– Боярин!

Все обернулись на крик. От леса, что рядом с домами, бежала какая-то девчонка. Волош посмотрел, прикрываясь рукой от солнца, и сказал удивленно:

– Это же Верея. Откуда она здесь? Не случилось ли беды?

Девка лет пятнадцати подбежала, тяжело дыша, и, сбиваясь, заговорила:

– Боярин… степняки… на Хохолы налетели. Мужиков побили. Баб и детей в полон увели. Я у леса была, былие собирала, как их увидела, спряталась. Потом в Верши побежала. Боярину Горину рассказала. Он своих воев исполчил, а мне велел вам весть передать.