Ульм. Открытка 1890–1900 годов.
В одной из сцен романа “От замка к замку” его герой с мрачным удовлетворением наблюдает за тем, как эскадрильи британских самолетов направляются на восток – бомбить расположенные ниже по течению Ульм, Гюнцбург, Ингольштадт. Река служила для пилотов смертельной путеводной нитью, от их “ударов возмездия” гибли оказавшиеся в переполненных городах немецкие беженцы – женщины, дети, старики. В Ульме, городе на границе Вюртемберга и Баварии, из почти тринадцати тысяч зданий уцелели только две с половиной. Самый высокий в мире христианский храм, знаменитый Ульмский Мюнстер (161 метр от фундамента до верхушки шпиля) чудом почти не пострадал. Утверждают, что в ясную погоду с соборного шпиля видны гребни Альп, но это неправда, зато видно, как Дунай бесконечными мягкими петлями уползает в никуда, а горгоны, химеры и гарпии зло и бессильно разевают свои пасти реке вдогонку.
В Ульме до войны жили Ганс и Софи Шолль, участники студенческой группы сопротивления “Белая роза” из Мюнхена. Они выбрали тактику ненасильственной борьбы и пытались распространять листовки с пацифистскими призывами; в феврале 1943 года их арестовали и казнили. Софи стала иконой немецкого антифашистского сопротивления – я видел ее скульптуру в “Вальхалле”, на экраны вышли уже три ее кинобиографии, в ФРГ давно существует литературная премия имени брата и сестры Шоллей. Вот что важно: Ганс в первые годы войны сражался во Франции и на Восточном фронте, а до этого, как и все немецкие юноши, состоял в гитлерюгенде. Софи вместе со своими одноклассницами носила черный галстук Союза немецких девушек. Они были детьми успешного чиновника, одно время даже занимавшего пост бургомистра небольшого южнонемецкого городка. Почему же брат и сестра Шолли, в отличие от миллионов своих сверстников, не стали политическими солдатами рейха? Как и где они нашли силы для борьбы, наверняка понимая, что рано или поздно будут схвачены и обвинены в государственной измене? Но ведь можно спросить и по-другому: почему в “Белой розе” состояли всего только восемь немцев, семь студентов и один преподаватель? В закоулке Соборной площади Ульма героям-студентам установили памятник: два стройных стальных швеллера с татуировками в виде кружевных белых цветов. Лепестки против металла.
Нацизм парализовал Германию – как сталинизм парализовал Советский Союз, – потому что тоталитарный строй лишает общество воли к сопротивлению. В Регенсбурге единственным актом неповиновения Гитлеру стала весной 1945 года демонстрация жителей с требованием сдать город наступающим американским войскам без боя; демонстрацию разогнали, троих зачинщиков расстреляли. А прокламации “Белой розы” в последние месяцы войны стали пропагандистским материалом союзников: листовки тиражировали и миллионами сбрасывали на немецкие города во время авиационных налетов. Очевидно, вместе с бомбами.
Клеймо абсолютного злодейства хранит в своей утробе Гюнцбург, тихий баварский городок, отчеркнутый от Дуная линией железной дороги: это мемориал памяти жертв Йозефа Менгеле, хирурга-садиста из концлагеря Аушвиц-Биркенау. Военный преступник Менгеле, отвечавший за очередность уничтожения заключенных в газовых камерах, проводивший чудовищные медицинские эксперименты на еврейских и цыганских детях (особенно доктора интересовали близнецы, которых он сшивал воедино и которым с помощью химических препаратов пытался изменить цвет глаз), родился в Гюнцбурге. Капитана Менгеле назначили в Аушвиц-Биркенау после ранения на Восточном фронте; Железный крест он получил за спасение экипажа горящего танка. Достойный подвиг для военного врача, если не учитывать, погоны какой именно армии носил гауптштурмфюрер. Жизнью и смертью сотен тысяч заключенных Менгеле распоряжался 21 месяц, и жертв его экспериментов не счесть. Практику хирурга Менгеле продолжил в Латинской Америке, куда бежал под чужим именем через пару лет после войны. Он так и умер безнаказанным, не признав – и, очевидно, не осознавая? – своей преступной вины.
Такое встретишь нечасто: памятник убиенным от руки человека, который, выходит, самим фактом появления на свет покрыл родной город черной славой. Город, конечно, не виноват, однако гюнцбургская история довольно скудна и ей, очевидно, некого противопоставить дьяволу Менгеле: составители “ленты времени” на главном местном туристическом портале насчитали, хотя и стартовали с античного 75 года, лишь восемнадцать заслуживающих упоминания событий. Но поговорка “Стыд не дым, глаза не ест” – не про Германию. В 2005 году гимназисты Гюнцбурга, баварские мальчики и девочки, изготовили слепки десятков детских лиц, и теперь с вертикальной бронзовой плиты в сквере на улице Мюнцгассе, за углом от салона красоты фрау Беттины Баль, смотрят на мир десятки бронзовых глаз. Это глаза умерщвленных доктором Менгеле детей.
В бронзу отлиты здесь и слова австрийского журналиста Жана Амери (Хаима Мейера), автора сборника эссе “За пределами вины и искупления”, одной из главных книг о холокосте: “Никому не дано уйти от прошлого своего народа. О прошлом нельзя забывать, иначе оно воскреснет и превратится в новое настоящее”. Менгеле и Мейер были почти ровесниками, они родились и умерли с разницей в год. Мейер, как и Менгеле, 21 месяц провел в концентрационных лагерях, только провел совсем по-другому. После освобождения он уехал в Бельгию, взял французский псевдоним, двадцать лет отказывался писать по-немецки и ступать на немецкую землю. В отличие от доктора-нациста, скончавшегося от инсульта во время купания в океане, Мейер-Амери сознательно свел с жизнью счеты, приняв в 1978 году смертельную дозу снотворного. Он так и не смог забыть ужас концлагеря. А Менгеле концлагерь ужасом вовсе не казался.
Если от мемориала на Мюнцгассе повернуть налево и пойти по направлению к храму Пресвятой Девы Марии и меленькому дунайскому притоку Гюнц, то не минуешь еще одного памятника: “Корчак и дети”. Польский еврей Януш Корчак (Эрш Хенрик Гольдшмит) был всемирно известным педагогом и организатором варшавского “Дома сирот”. Он погиб в 1942 году вместе со своими воспитанниками в газовой камере лагеря Треблинка; на смерть учитель отправился фактически добровольно, потому что не счел возможным оставить в опасности детей. К Гюнцбургу Корчак не имел отношения. Однако, видимо, не так легко быть земляками Йозефа Менгеле. Памятник Корчаку открыли на полтора года раньше, чем монумент мертвым детским глазам.
Еще в Гюнцбурге есть парк развлечений Legoland, сказочная страна из пятидесяти миллионов разноцветных игрушечных кирпичей.
Главный город немецкого Дуная – Регенсбург, “поднявшийся” в Средние века до федерального, как сказали бы сейчас, уровня за счет прибыльной торговли, прежде всего солью. Барыши от успешных перепродаж позволили городскому совету перекинуть через Дунай каменный мост, по которому в 1147 году армия крестоносцев французского короля Людовика VII проследовала в далекий путь на Святую землю. Крестовый поход окончился неудачей, а вот мост на Дунае, самый старый из дошедших до наших времен, оказался почти вечным; за восемь с половиной веков существования он превратился из чуда технической мысли (310 метров, 15 пролетов) в историческую диковинку. Стоять на таком древнем Каменном мосту и глазеть, как быстрая дунайская волна разбивается об остроносые гранитные ледорезы, – сплошное удовольствие; вода кажется чистой, темной, течет пластами, словно жидкий мармелад. На южном берегу к башне моста примкнул древний соляной склад, основательный восьмиэтажный домище с острой крышей; в его недрах, помимо музеев и инфоофиса, расположен зал пивного ресторана “Историческая кухня”, чуть ли не самого знаменитого на Дунае. Уже пять веков, при всех политических режимах, здесь кормят свиными сосисками с кислой капустой, всё особого рецепта. Вместе с сытостью и сонливостью приходит идея немецкого дунайского озорства: вот бы какой-нибудь спесивый владетель взял и дерзнул переполнить реку пивом и населить ее вместо рыб сосисками!
