— Я всегда и обо всем рассказываю Герману, — сообщил я, — у нас нет друг от друга секретов. Да, он, конечно, иногда ревнует: он мужчина.
Неожиданно я несколько раз с бешеной силой двинулся во втором ротике Лауренса, чтобы наказать его за вопрос, прозвучавший из первого. Ему не было больно: он только блаженно вздохнул…
— Но если он найдет нас здесь вместе, то не будет злиться на меня, нет, — уверил я. — Ну да, он, может, решит отшлепать тебя… Но я думаю, что он просто сразу же… возьмет тебя…
Я не стал объясняться дальше, потому что боялся, что мой ревизм выходит далеко за пределы мировосприятия Лауренса. Отшлепал бы «мой» Герман «Лауренса»?.. Или «взял бы его сразу же»?.. Да, Герман положил бы Лауренса животом себе на колени, приспустив с него брючки, и потом… или он просто воткнул бы горящую сигарету «Лауренс», если оставаться ближе к корням, в лисью норочку Лауренса, пока я держал бы половинки его красивой попки широко открытыми?..
Я почувствовал, что оргазм на подходе.
— Целуй его! — задыхаясь, крикнул я. — Давай! Поцелуй его портрет!..
Лауренс повиновался, и чудо свершилось. Из соображений человечности я хотел еще слегка приласкать его мальчишеское достоинство, но в этом не было надобности, ему это было не принципиально… Ему интересно только сзади… Ну, мне же проще…
Он уже почти не интересовал меня больше, но все еще нравился мне, милый мальчик.
Чтобы высвободиться из него, мне пришлось встать на колени, при этом я задел плечом нижнюю полку настенного шкафчика, и оттуда, прямо на спину Лауренса, упало что-то тяжелое. Книга? Нет, синий, в твердом переплете годовой или юбилейный номер «Coiffure»,[12] датированный 196*, изданный Объединением Парикмахеров…
— Все благое приходит свыше, — вяло заметил я.
Я выпрямился на дрожащем, пружинистом матрасе, чтобы положить это прелестное издание на место, и отодвинул зеленую шторку. Да, здесь должна была стоять эта идиотская штука, на самом верху… Шкафчик был довольно глубоким, и место на полке, где, скорее всего, прямо, стояла эта книга, было не совсем пустым: пространство позади занимала матово-черная коробка или ящик, на котором… Эге, а что это за трубочка?.. На черной коробке, круглым отверстием ко мне, лежал предмет, который я сперва принял за тонкую железную трубочку, и только взяв его в руки, понял, что это старомодный ключ, ключ от старого шкафа или рундука… Или же, нет: ощупав поверхность коробки, я обнаружил спереди отверстие, видимо, именно к этой замочной скважине должен подойти ключ… Что в этом сундучке: девичий дневник Кристины или альбомы с поэзией?.. Скоро узнаем… Кстати, ключ этот я где-то видел…
Где?.. В том фильме?.. Нет, в фильме был английский ключ… Тогда где?.. Ну, неважно…
Я разрешил Лауренсу пойти вместе со мной в ванную и принять душ. Я провел его через большую спальню, вид которой наполнил его небывалым восхищением. Какие просторы… Кто здесь спит?
— Два человека, не видишь, что ли? — сказал я строго, мне показалось, что слишком уж он, видимо, заинтересовался мелочным грехом супротив Святого Духа, втроем.
Да, если бы когда-нибудь так и случилось… Если Кристина не будет ныть и если Герман станет моим братом в любви, если, если, если… да тогда, тогда мы с Германом как-нибудь будем пытать. Лауренса на этой большой двухместной кровати, часами напролет, до вечера, не торопясь, может, целые выходные. Под душем я гладил мокрые, отзывчивые бедра Лауренса и действительно почувствовал, что опять возбуждаюсь… Но, скорее всего, я никогда с ним больше не встречусь, а из всех моих мечтаний в этой жизни вряд ли что-либо осуществится…
Неужели придется, провести остаток дня с Лауренсом? Невозможно придумать чем заняться, если только я не буду седлать его каждые полчаса, потому что говорить с ним… о чем?.. И все равно он — очень милый мальчик, настоящий мяконький, милый, нежный звереныш. Может, все-таки, такому как я, стоит жениться на таком вот Лауренсе… со всей его домовитостью?..
Но, к счастью, ему нужно было идти: вечером, сегодня вечером, их группа давала представление, да еще и в большом городе Р., в настоящем зале. После обеда им предстояло отрепетировать несколько трудных моментов, потом, перед началом спектакля, они поужинают вместе, прямо на сцене, куда им доставят еду, так здорово… правда, невероятно здорово…
Много ли гомику нужно?.. Но если народу нравится, что в этом плохого?.. Пусть бы все пидоры были как он, вместо того, чтобы строить из себя настоящих мужиков… Ну да, психиатрам тоже надо с чего-то кормиться…
Что они играют? «Веселую Вдову»… Да, на нидерландском…
На большом листе почтовой бумаги я записал свои координаты в большом городе А. Кто знает… Мое имя не произвело на него впечатления, но я никогда и не пел в микрофон…
Прощание в холле, который все еще был полон мечтами и удивительными играми разума, что зародились тут больше недели назад, причинило мне даже некоторую боль, будто я уже успел привязаться к этому блондинчику-принцу, созданному исключительно для любви, пения, музыки и красивой одежки…
Нет, в ответ я ни имени его, ни адреса не получил… Было ли это результатом небрежности, забывчивости, которая свойственна некоторым примитивным людям, уверенным, что если они что-то знают, то и другой наверняка тоже в курсе?.. Или его отпугнул наколдованный мной и с лихвой приправленный инцестом треугольник вкупе с приказанием поцеловать фотографию «моего» Германа?.. Не все настолько же испорченные, как я, это уж точно… «Лауренса» я больше никогда не увижу.
X
Если разобраться, то все вернулось на круги своя: все было, как несколько часов тому назад, будто вообще ничего и не произошло. Вновь я был один в пустом, покинутом доме, где, да-да, еще в течение полутора суток буду «предоставлен самому себе», чтобы «работать», но по преимуществу я буду сидеть и смотреть на улицу, что-нибудь потягивая. Так и вышло, в своей жизни я еще часто и долго буду пялиться в окно.
Или все-таки выйти на пляж, приняв еще чуток? И по дороге единственный раз, самый последний и самый безнадежный раз, прогуляться в округе Улицы Жимолости? Кстати, хоть и непонятно, почему, в имени этой улицы чувствовалось какое-то напряжение, мне обязательно нужно будет увековечить его, назвав так рассказ или стихотворение, пока кто-нибудь другой не украл его у меня с языка: Мальчик с Улицы Жимолости… Его, не себя самого, а его, и только его, которого я никогда больше не увижу и не встречу, нужно обессмертить и «восславить в вечной песне»…[13]
Ну что, выйти все-таки опять на улицу? Или нет?.. В любом случае, я принял «последнюю» двойную порцию виски и вновь погрузился в размышления. Я был эдаким искателем, как это обычно называют… Но, если призадуматься, что здесь можно найти?.. Я постоянно искал подоплеку там, где ее не было вовсе, там, где вообще ничего нельзя найти… Что искал я, например, здесь? Здесь, в этом доме, неужели я вправду думал, что… Нет, в этом доме я наверняка никогда ничего не найду… Ах, да: в комнате наверху, на полке, за прелестным руководством для парикмахеров еще стояла та коробка… Почему она была спрятана?.. Нет, там наверняка не было ничего особенного, кроме сколь «игривых», столь и никчемных украшений из железа и стекла, которые в поисках «современного творчества» купила эта, как ее, подруга и временный компаньон Кристины — Хильда… Или, может, там деньги?.. Да ладно… Ага, может, немецкие марки, обесцененные инфляцией…
Почему меня это так заинтересовало? Ну, да, все же посмотрю одним глазком… Я поплелся наверх.
Комнатка еще была наполнена «восхитительным» душком беззаботно чирикающего блондинистого любовничка-звереныша Лауренса, которого я больше никогда не буду держать в своих страждущих, безмерно жаждущих, одиноких, страждущих и так далее, руках, и которого я никогда не увижу… Ships That Pass In The Night…[14] От этого роскошного клише, пришедшего на ум благодаря алкоголю, мои глаза увлажнились.
