Между ними «что-то было»? Да, несомненно. Мысль о том, что она — предмет его страстей и желаний, вновь делала ее заманчивой для меня, а также, как говорится, идеальной приманкой в ловушке любви. Я, в сущности, отставил в сторону скептицизм и разочарование по поводу финансовой несостоятельности Кристины. Только бы мне удалось узнать как можно больше о «Германе». Он ведь должен стать моей великой Трагической Любовью?.. Он, может, еще и немец?.. Те несколько слов, что я успел прочитать в письме из большого немецкого города Дюссельдорфа, были на нидерландском, но это еще ни о чем не говорит. Это был, играл я дальше с мечтой, немецкий мальчик, конечно же, обожаемый женщинами, но на самом деле он ищет кого-нибудь вроде меня, сам того не подозревая, и как только он, в свою очередь, увидит мою фотографию или же меня во плоти, то тут же влюбится по уши. О… немецкий мальчик!.. Французские мальчики ничего собой не представляют; среди нидерландских мне редко попадались такие, чтобы стоило тратить на них время; английский мальчик мог — и это святая правда — стать утешением в долине слез; но некоторые немецкие мальчики… Если твоим возлюбленным другом становился немецкий мальчик определенного сорта со всем, что полагается в придачу — рабский, трусливый голосок и слезки, — то у тебя в кармане, считай, целый мир, и ничего больше не нужно, нет, даже врагов не нужно…
— Женщина, которая мучается одиночеством, выглядит непривлекательно, — кивнул я понимающе, но тут же добавил, поглаживая и разминая шейку Кристины, — но ты и не обязана быть одна. Такая женщина, как ты… Тебе приходится отбиваться от мужиков руками и ногами. Чтобы понять это, не обязательно быть ясновидящим.
Кристина вздохнула, польщено улыбнувшись.
— Я должен сказать, золотце, — продолжил я осторожно, — что мне вообще-то интересно, что у тебя там за… ну да, как это называется… мне интересны тайны твоего сердца, как это…
Я переждал мгновение, а потом решил забросить удочку:
— Он… это… у тебя какие-то проблемы с этим Германом? Ты не знаешь, чего хочешь от него… или нет?..
Это был, конечно, выстрел вслепую, но в наше безбожное, хоть и благополучное время, учитывая современные средства коммуникации, любая любовная история превращалась в утомительное занятие: «ведь вечно что-нибудь не так».
Кристина посмотрела на меня с удивлением. Стало быть, я опять сыграл ясновидящего, просто так и без дополнительной оплаты. Она уже приоткрыла рот, но, казалось, еще колеблется.
— Ты можешь рассказывать все, как есть, — подбодрил ее я, — мы ведь взрослые люди, правда?
«Так сказать», добавил я про себя.
Я надеялся, что между нами возникнет некая противоестественная, но и «возвышенная», доверительная связь: я буду играть роль благородного любовника, интересы которого заключаются только в счастье возлюбленной и ни в чем ином.
— Я не знаю, в чем дело, — прибавил я. — Ты ведь просто потрясающая, я не могу удержаться, чтобы не лапать тебя постоянно… но… в то же время мне и вправду жаль, что ты не приходишься мне сестричкой, очень красивой сексуальной сестричкой, которую я любил бы до безумия…
Вот так оно и было, и мне пришлось притормозить и дать слово Кристине: теперь-то я услышу все, что нужно, если она не оттолкнет меня сразу же после этих слов.
Я не ошибся. Кристина стала рассказывать, а я позаботился, чтобы атмосфера сохранялась интимная, но не слишком чувственная, и устроил все так: мы сидели на большом диване, я в углу, она рядом, но ей не приходилось смотреть на меня во время исповеди, в то время как я мог притянуть ее к себе и обнять, если страсти накалялись.
«Герман» уже несколько лет был ее поклонником. Еще до замужества он выражал свои симпатии, но, в конце концов, она вышла замуж не за него, а за другого, теперь уже умершего, мужчину. А до замужества между ними «что-то было»? И… может быть, даже после свадьбы, тайком?.. Нет, мне нужно быть осторожнее и не проболтаться невзначай о том, что разыгрывается в моем воспаленном ревистском воображении и от чего твердеет мой писюнчик. Я взял себя в руки и слушал, исполняя роль отца, брата или доктора, которому можно рассказать все, а вопросы задавал, в сущности, исключительно в форме краткого пересказа того, что Кристина только что поведала.
Герман ее хотел, она была ему нужна. Но что препятствовало? В его адрес еще не было сказано ни одного неблагосклонного слова, но в ее голосе сквозило сомнение и сдержанность. Какая она все же зануда. Но мне она все расскажет…
— А он хорошо зарабатывает, этот мальчик? Он ведь не бездельничает? — спросил я с налетом благонравия в голосе.
С мальчиками, которые знать не знали, что такое зарабатывать себе на хлеб, или с бродягами и всякого рода художниками, у меня редко что складывалось.
Нет, в этом плане все было в порядке: Герман прошел путь от подмастерья до независимого электрика и водопроводчика, он был владельцем довольно большой фирмы в Дюссельдорфе, которая вовсю процветала и постоянно расширялась. А в чем тогда проблема? Потому что проблема была, подумал я, и скорее всего, в самой любви. Он ее желал, давно хотел на ней жениться, он — трудяга с собственным, процветающим делом. И при взгляде на его фото можно просто упасть в обморок от восхищения: по крайней мере, я чуть не упал… Стало быть, если где-то скрывалась проблема, то в характере или сексуальном темпераменте, может, он не удовлетворял ее… как мужчина, в постели… Заодно я решил задарма помечтать дальше: не был ли он, наш Герман, «мой» Герман… может, как и я, «котом в мешке», да таким же «котом» в таком же «мешке»?.. Но тогда… кто знает… мы с Германом действительно созданы друг для друга, он и вправду — моя жизнь, моя судьба, и, когда я увидел его снимок, предчувствие меня не обмануло…
— Можно взглянуть на фотографию?
Мне даже не понадобилось уговаривать Кристину, она сразу же достала конверт.
— И на его почерк, — добавил я тут же.
Кристина, видимо, уже слепо мне доверяя и, несомненно надеясь услышать спасительный диагноз, протянула мне и фотографию, и письмо. Почерку него был твердый, хотя и несколько угловатый, но рука точно не тряслась. Просмотрев письмо, я положил его на столик рядом с диваном, чтобы не возникло подозрений, что я незаметно, не спросясь, хочу прочитать, и стал вновь рассматривать снимок. Боже, воззри же с неба: …что за мальчик, что за мужчина, что за неприрученный, страстный зверь…
— Я сказал бы, что в нем бурлит желание, — произнес я тоном ценителя, не исключающим, однако, заботливости по отношению к Кристине. — Он такой… такой?..
— Он… такой дикий, — призналась Кристина.
— Он… ведь не бьет тебя? — в моем голосе прорезалось беспокойство.
Я крепко обнял ее.
— Никто не имеет права бить тебя, золотце мое.
Я не хочу, чтобы кто-нибудь делал больно моему зайчонку.
Нет, никто не имел права бить ее, причинять ей боль, никто, кроме… него… Германа… «моего» Германа… Сердце молотом стучало у меня в груди.
Я поглаживал и ласкал Кристину всюду, где, казалось, он мог притронуться или ударить, мой милый немыслимый немецкий — потому что он немец — обожаемый дикий зверь…
Кристина заметила мое возбуждение.
— Мне… мне очень приятно, что ты так заботишься обо мне, — пролепетала она.
Она чувствовала ко мне безоговорочное доверие и теперь, казалось, не утаит даже самые интимные подробности того, что между ними происходит.
Он хочет, чтобы она закрыла парикмахерскую, вышла за него замуж и переехала в Дюссельдорф. Она расхваливала его на все лады, она знала его «о, так давно»… в общем, ничего, кроме положительных и любвеобильных отзывов, но я чувствовал, что мы приближаемся к настоящему предмету разговора, который еще был под замком ее мнительности и сдержанности. Как мне показалось, она не была влюблена — ей не хватало речевой виртуозности, чтобы выразить свои чувства в абстрактных терминах — и не была им покорена. Я, становясь постепенно все более нескромным, но, все еще скрывая лихорадочное любопытство под маской заботливости, спросил: как он ласкает ее, нежен ли он, нравится ли ей его тело и все, что они делают в постели…
