Могла ли я, ощущая свою вину перед миллионами моих сверстников, не написать эту повесть?!

Кроме того, много известно теперь о людях, которые пытались бороться с тупой машиной советской власти. Выходили на площадь за свою и нашу свободу, шли в лагеря, объявляли голодовки, умирали молодыми.

А о нас, о тех, кто сидел и молчал, кто не сделал ничего — ничего и не написано. Конечно, мы, может быть, и не заслужили, чтобы о нас писали, но ведь нужно понять, почему такая огромная толпа народа безропотно сидела и задыхалась в вате и не думала ни о чем, кроме достать «стенку» и палас, купить колбасы и дождаться конца рабочего дня, чтобы можно было прийти домой, запереть дверь, задернуть плотные шторы и попытаться поверить, что живешь нормально, не хуже других, что сможешь прожить в своем теплом гнезде, свитом ценой невероятных усилий, до конца дней своих и что все будет хорошо, лишь бы не было войны, а цинковый гроб, полученный соседями к нам лично отношения не имеет.

Вот так я и прожила не свою жизнь. Василий Гроссман, который в числе прочих подписал обращение к Сталину в разгар «антикосмополитской» кампании, в котором видные деятели-евреи признавали некую вину еврейского народа перед народом русским и просили отца выселить евреев куда подальше, всю жизнь не мог простить себе этот поступок. Этот легкий росчерк пера сломал человека, и он сказал сам о себе, что его задушили в подворотне.

Я не равняю себя с Гроссманом, общего в нас наша национальность и то, что мы оба — люди. А потому я тоже говорю: меня задушили в подворотне.

А ведь когда-то я чувствовала себя крылатой и способной на многое, я была Аэлитой с бронзовой кожей и синими глазами, меня любил Сын Неба, а я любила его, но меня задушили, и мне осталось только одно: всю жизнь безнадежно повторять: «Где ты, где ты, где ты, любовь?»

Осень, 2004, Израиль.