Экипировка была закончена, и Рейли, критически оценив результат, довольно прищелкнул пальцами:

– Как говорят у вас, французов: «Э вуаля!» Вы прирожденный испанский гранд! Вот только бы волосы подкрасить.

– Средство «Титаник»! Радикально черный цвет! – ни с того ни с сего завопил на канале связи ехидный Лис. – Не смывается ни водой, ни керосином!

Я невольно поморщился. Мне с трудом удалось отстоять суверенное право не надевать розовые чулки к пурпурным панталонам с нежно-зеленым камзолом, расшитым золоченым шелковым шнуром. И хотя полученный в результате краткой, но бурной перепалки костюм, на мой взгляд, все равно выглядел вызывающим, точно брачное оперение попугая ара, но тут уж делать нечего – время диктует моду. Как утверждает Коко Шанель: «Первыми модниками были портновские болваны. За ними все остальные». С тех пор как правоверные гугеноты, чванясь нарочитой скромностью, взяли за правило носить одежду черного и белого цветов, добрые католики, в отместку им, разрядились в пух и прах, заставляя молча давиться от зависти тропических птиц. Мой костюм был выдержан в красных тонах. Хвала Всевышнему, в темно-красных. Тоже не абы что, но все же не такой шок для взыскательного английского вкуса.

– Превосходно! – Уолтер поправил серебряную, покрытую финифтью[2] пряжку, скреплявшую брабантские кружева на моем левом манжете. – А теперь запомните: вы посланец его треклятой светлости дона Фернандо Альвареса де Толедо, герцога Альбы. Ринарио – ваш адъютант, а я – капитан «Святого Януария». Неделю назад мы вышли из Антверпена.

– Простите, капитан чего? – переспросил я.

– «Святого Януария», – отмахнулся Рейли, подтверждая, что я не ослышался. – Думаю, что эти названия испанцам будет прочитать куда проще. Да и приятнее. Пусть напоследок потешатся. Но к дьяволам слова! У нас нет ни одной лишней минуты! Идемте! Я все объясню по дороге.

Палуба «Дерзновения» была почти пуста. Несколько человек без суеты копошились у трапа, свисавшего за борт корабля. Еще шестеро матросов, судя по костюмам, также участвующих в маскараде, стоя у фальшборта, активно размахивали шляпами, старательно «радуясь» приближению «земляков». Я огляделся, пытаясь лучше представить себе то, что нам предстоит совершить. Выскобленная до белизны палуба неспешно качалась под ногами, вздымаясь вверх и опускаясь вниз, точно грудь мирно спящего человека. Вымпел со львами и башнями, длиною, пожалуй, превосходящий грот-мачту, над которой он развевался, испуганно хлопал на ветру, норовя улететь подальше от притаившегося врага. Деревянные ступени трапа, кажется, именуемые выбленками, тревожно стучали о борт, точно зубы странника, продрогшего на морозе.

– Все готово, сэр! – отрапортовал рослый детина в накинутом на плечи испанском камзоле и холщовых матросских штанах. Судя по серебряной дудке на груди, боцман. Бархатное произведение портновского искусства, сшитое где-нибудь в Мадриде, было ему до смешного мало. А главное, никак не гармонировало с парусиновыми штанами – предками современных джинсов.[3] Да и вряд ли он собирался долго таскать эту расфуфыренную одежку. Я собрался было съязвить, глядя на этот нелепый наряд, но, вовремя вспомнив, что хозяин камзола, должно быть, составил меню каким-нибудь местным селедкам, сдержался.

– Экий красавец! – пробормотал Рейли, бросая на испанский флагман взгляд, каким одаривает добрую хозяйку кот в минуту, когда та несет ему подрумяненную баварскую сосиску. – Чувствую, он будет моим.

– Мама, купи мне такой! – не замедлил прокомментировать Лис. – Я буду хорошо себя вести. Целую неделю! Может быть.

Признаться, я не разделял радостного возбуждения соратников. Сорокапушечный галеон и три пинасы,[4] по десятку стволов на каждом, – пожалуй, слишком крупный кусок для «Дерзновения». И хотя план, изложенный Рейли по дороге с юта[5] на палубу, не был лишен элегантности, в случае провала лучшее, что могло нас ждать, – это смерть в бою.

– Поспешим, судари мои! – с затаенным восторгом крикнул почуявший близкую добычу ловец удачи. – Гости наверняка заждались!

– Но Наверняк так и не пришел… – прочувствованно закончил Лис его мысль. – Капитан, если шо, мы коренные испанцы, сами не местные, отстали от корабля. Нас использовали буквально под дулом пистолета.

Между тем Рейли ловко перемахнул через фальшборт и, весело насвистывая залихватский мотивчик, начал спускаться вниз, туда, где, резво прыгая с волны на волну, поджидал нас капитанский баркас. Я вздохнул, поправил перевязь шпаги и обреченно последовал за королевским корсаром.

Весла тихо входили в воду, практически не вырывая клочьев пены из могучей спины легендарного Моря Мрака, перекатывавшего под отблескивающей кожей воды свои могучие мускулы.

– Хорошо гребут, – удовлетворенно глядя на матросов, проговорил Рейли. – Одно слово – зееландцы![6] Наши так не умеют.

Я знал, что изрядная часть экипажа «Дерзновения» набрана Уолтером из вчерашних гёзов,[7] яростных сторонников Вильгельма Оранского, или Вильгельма Молчаливого, как именовали его сами голландцы. Но сейчас мне было не до их мастерства, хотя, спору нет, проводившие на воде примерно такую же часть жизни, как и на суше, уроженцы Зееланда могли дать десять очков вперед как в гребле, так и в хождении под парусом.

Я бросил тоскливый взгляд на «Дерзновение», покачивающееся за кормой баркаса, ходко сокращавшего расстояние от ряженых испанцев к настоящим. Фрегат казался вымершим.

Впрочем, строго говоря, этот корабль нельзя было именовать фрегатом. До того момента, как по приказу Кольбера – министра финансов при дворе короля Людовика ХIV, внука моего «дорогого братца», был спущен на воду первый истинный фрегат, оставалось еще лет девяносто. Но с тех пор, как в середине века вышло из употребления словечко «каракка», определявшее этот тип судов, их именовали просто «корабль». По-итальянски – «каравелла», по-голландски «фрегат» – боевой корабль. Но это так, к слову. Назови я сорокаярдовое суденышко, дрейфующее у нас за спиной, каравеллой, фрегатом, да хоть и подводной лодкой, – сути дела это не меняло.

По большей мере успех предстоящего нам предприятия зависел от слаженности действий оставшейся на борту команды. Артиллерийская дуэль с троекратно превосходящим по силе противником, да еще на такой дистанции, была бы бессмысленна. Попытка довериться парусам – и того хуже. Ветер неминуемо гнал бы нас к испанскому берегу со всеми вытекающими последствиями. Абордаж? Затея, несомненно, славная, но только в приключенческих романах испанцы – никудышные солдаты, которых дюжинами косят храбрые английские пираты. В жизни же, увы, испанская сухопутная армия не знает себе равных. По крайней мере сейчас – в последней четверти шестнадцатого века. Так что, как ни крути, как ни прикладывай, а план Рейли был лучшим из всех возможных в сложившейся обстановке. Но то отнюдь не делало его краше.

Борт испанца был уже совсем близок. Почти полностью съеденные морем шляпки медных гвоздей, покрывавшие днище галеона ниже ватерлинии, недвусмысленно свидетельствовали о том, что «Сан-Антонио», а именно этого страстотерпца избрал в святые покровители галеону истово верующий Филипп II, уже давно покинул родной порт. Клочья же диковинных водорослей, то тут, то там появлявшихся из воды, когда корабль поднимался на волне, наводили на мысль о том, что маленькая эскадра держит путь из колонии в Вест-Индии. Впрочем, откуда еще ей взяться в этих широтах?

– Спустить трап! – раздалась команда с борта галеона, и я, мысленно перекрестившись, шагнул к опускаемой лестнице, возможно, лестнице на эшафот.

Голланды Уолтера ловко поймали брошенный с корабля трап, стараясь облегчить подъем своему молодому командиру и его гостям.